До и после современности. Андрей Шипилов

Ю.Н. Харари считает, что в качестве такового может рассматриваться игра, развлечение, спорт, творчество, религия. Компьютерные игры и трехмерная виртуальная реальность в целом способны обеспечить эмоциональную вовлеченность не меньшую, а даже большую, чем real life. То же относится и к религии, которая суть древнейшая игра, подчиняющаяся не естественным законам, а искусственным правилам, в следовании которым правоверные мусульмане или ортодоксальные иудеи находят ничуть не меньше смысла, чем в профанной работе. (Часть израильских ультраортодоксов вообще никогда не работают, живя за счет работающих жен и государственных пособий, посвящают все свое время изучению Писания и исполнению ритуалов, и при этом больше удовлетворены жизнью, чем любая другая часть израильского общества). Немало радости дает также потребление, представляющее собой вполне целенаправленную деятельность[100]. В обсуждении участвуют и отечественные авторы, у которых слияние труда с досугом и все более полное замещение первого последним вызывает ряд сомнений и опасений. Так, Е.М. Шульман указывает, что проблемой нашего века становится то, «как и чем занять людей, чья работа не нужна», дабы помочь им избежать неизбежного в этом случае саморазрушения[101], а В.А. Кутырев настаивает на том, что «жизнь без труда – это деградация»[102].

      Таким образом, наряду с оптимизмом по отношению к грядущей life without labor присутствует и определенный пессимизм по поводу того, что роботизация производства и минимизация труда превратят человеческую жизнь в бессмысленный паразитизм. Разделяя до некоторой степени эти опасения, я тоже задаюсь вопросом: действительно ли человеку разумному «невесело живется без работы», естественно ли для него трудиться и считать труд ценностью?

      Отношение к труду в доиндустриальный период

      До индустриальной революции понятия труда и ценности, работы и счастья скорее исключали, чем предполагали друг друга. По словам Г. Стэндинга, «древние греки понимали, что смешно и нелепо оценивать все с точки зрения труда»[103]; древние римляне также рассматривали negotium как негацию otium (труд как «досада» и «неприятность» был отрицанием покоя/досуга, буквально «не-досугом»[104]), да и для Средневековья в семантике «работы» «труд» и «рабство» слабо отделялись друг от друга – это имеющее отрицательную ценность занятие низших сословий и классов рассматривалось как диаметральная противоположность праксиса/досуга, т. е. самоцельной деятельности высших[105]. Трудовая деятельность (особенно что касается работы по найму) приобрела высокий этический и аксиологический статус только в эпоху капиталистического модерна. «Культ самозабвенного труда и материального производства исторически не так стар, как может показаться на первый взгляд», – замечает Д.А. Давыдов: в докапиталистическом обществе власть и собственность обеспечивались распределением природной и/или социальной ренты, и только в XVII–XVIII столетиях под воздействием

100

Харари Ю.Н. «Большинство людей вообще не осознают, что происходит и что на кону» [https://republic.ru/posts/89144].

101

Шульман Е.М. Современная молодежь – самое правильное из всех поколений, какие только можно себе представить [http://www.pravmir.ru/ekaterina-shulman-sovremennaya-molodezh-samoe-pravilnoe-iz-vseh-pokoleniy-kakie-tolko-mozhno-sebe-predstavit].

102

Кутырев В.А. Отдадим труд машинам… Что будет с человеком? С. 73.

103

Стэндинг Г. Прекариат: новый опасный класс. С. 31.

104

Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.: Искусство, 1990. С. 36.

105

Сидорина Т.Ю. Цивилизация труда: заметки социального теоретика. С. 61–64; Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2 т. Т. 2. М.: Русский язык, 1999. С. 91–92.