90 лет своим путём. Воспоминания и размышления о прошлом, настоящем и будущем. Михаил Сетров

молока и сметаны в щах (меня, правда, она не обижала, и вообще я был её единственным любимцем в семье). Чтобы досадить дочери, она пилу и свой полушубок утопила в нашем маленьком пруду на дворе, что обнаружилось после его чистки. Для позорища дочери, несмотря на свою полную обеспеченность, стала с протянутой рукой просить копеечки прямо на перекрёстке Зелёной улицы. Мы, пацаны, без всякого сопротивления бабы Саши забирали у неё с ладони монеты, а потом бежали на станцию и в буфете пили газировку. Она считала себя очень верующей и часто бывала в церкви, куда таскала и меня. И даже познакомила с семьёй попа Игнатия, с дочерьми которого, моими одногодками, я играл в прятки. Она считала, что я некрещёный, и просила Игнатия меня окрестить. Тот отказался, поскольку, дескать, неизвестно, действительно ли я не крещён, да и родителей надо было спрашивать. Всё это продолжалось до тех пор, пока церковь не закрыли. Виновником оказалась склонность и слабость попа Игнатия к молодому поколению слабого пола – его застали с молодой певицей церковного хора прямо за аналоем. Церковь закрыли, а попа расстриг сам церковный Синод. Тут уж им некуда было деться – позорище было большим, тем более что муж певички от позора… повесился. Может быть, с тех пор я и стал сомневаться в боге.

      А баба Саша всё продолжала дурить, и не скрывала своей радости, когда умерла от болезни лёгких наша бабушка Наталья. Отец был потрясён смертью матери и ходил сам не свой. И даже в этом стрессе ко мне совершил явную несправедливость – уж не помню, за что, но меня впервые отстегал ремнём. После похорон, видимо помня об этом, он, хотя и не прямо, извинялся передо мной, посадив на колени, всячески ласкал меня и называл своим петушком. С Александрой же становилось всё хуже: у неё явно «ехала крыша», что со злыми к концу жизни чаще всего и случается. Как-то она то ли притворилась больной, то ли действительно заболела – её отправили на соседнюю станцию Саблино в больницу. Но через день её привезли обратно на санях (дело было зимой) и сильно ругались: дескать, «что вы нам прислали сумасшедшую, она здорова и только безобразит». Однажды, глядя на бабу Сашу, я от удивления выпучил глаза: она сидела на корточках под столом и лакала из кошачьего блюдечка молоко. Вызвали психиатра, и тот отправил её в психиатрическую больницу, где она вскоре и умерла. Когда наша семья уменьшилась, в ней установились спокойствие и всё больший достаток, тем более что он рос и во всей стране. Вместо старой, мало дававшей молока коровы купили в совхозе молодую, огромную, с быка, корову немецкой породы. Её звали Машкой, и она давала молока аж 25 литров, но слишком жидкого, так что на рынке в Ленинграде, куда мать возила продавать молоко, его, как не соответствующее стандарту, продавать запрещали. Жирность молока должна была быть не меньше 3,2 %, ну а сейчас можно продавать любое снятое, т. е. фальсифицированное молоко, даже полуторапроцентное. Пришлось из этого обилия молока делать творог и сметану, и уж их сбывать, а для замены Машки купили тёлку, которую звали Мартой и которую я растил, кормя и выпасая.

      В школу пошёл рано. Отец очень