Карниз. Мария Ануфриева

ничего в ней не смыслили.

      Ходили слухи, что обычай использовать слово «тема» для обозначения приверженцев однополой любви зародился в Питере, на Петроградке, которая представлялась Ие меккой всего запретного, а потому манящего. На Петроградке жил Папочка.

      «Нелюбовь, нелюбовь» – надрывалась модная Ева Польна. Эту песню особенно любили ставить в «Карнизе». На входе стояли охранницы и блюли фейс-контроль. Выпускницы спортивного вуза, они сурово взирали на вплывающих в зал девиц снизу вверх. Невысокие, накачанные и насупленные.

      Шанс встретить в зале мужчину был равен шансу повстречать лохнесское чудовище или снежного человека, отправившись на их поиски с аппаратурой и многочисленной группой сочувствующих.

      Нелюбовь была главным чувством, которое испытывали друг к другу посетительницы клуба, старательно изображая любовь. В медленном танце в центре зала кружили пары. Девочки-пареньки Активы крепко держали за талии, а кто посмелее, и за задницы женственных Пассивов. Последних еще называли Фам, на французский манер, а на русский – Клавами.

      Если с пассивами все было понятно: клава она и в Африке фам, то среди активов еще выделялись бучи – совсем уж мужеподобные женщины с крепкими затылками, квадратными челюстями и заквадраченными носами на мужских ботинках. «Буч – это актив в квадрате», – определила для себя Ия.

      Хороший мужчина всегда в цене, это знает каждая женщина, даже нетрадиционная. За активами велась настоящая охота, со страстями, слезами и кознями. Даже неповоротливые и задумчивые, как телята, бучи оказывались в эпицентре пристального женского внимания.

      Девочки-пареньки понимали свою ценность и умело играли сердцами преданных поклонниц-фамов, обнажая тщательно скрываемую от самих себя бабскую сущность.

      – Курочкина, Курочкина, как я ее люблю! – заходилась в слезах знакомая Ие маленькая, невзрачная социологиня-первокурсница Петрова, прижимая к пушистому полосатому шарфу добытый какими-то нечестными путями портрет своего кумира. На черно-белой фотографии дымил сигаретой коротко стриженый пацаненок в узком фраерском пиджачке.

      – Надо тебе у Мухи спросить, может, познакомит, – утешала Петрову Ия.

      Шанс пойти в «Карниз» и не встретить там Муху был равен шансу прийти в цирк и не увидеть под его куполом акробата. Заболел? Настоящему фанату все нипочем. Пять таблеток шипучего аспирина и – в бой.

      Муха не была активом и пассивом тоже не была. Она была Мухой.

      В подражание любимой Алле Борисовне она носила короткие черные развевающиеся балахоны. Не лишенные, впрочем, элегантности и даже некоторой таинственности.

      – Что это ваше бац-бац, тынц-тынц, нелюбооооовь, – наставляла она пацанку за музыкальным пультом, одной рукой ероша короткий ежик диджейских волос, а другой крепко, по-боцмански, держась за спинку стула. В «Карнизе» ее всегда штормило. – Что это за музыка?

      – Просят, –