Зловещие предсказания. Софи Клеверли

листья. Вообще мамину стряпню!

      Брат с сестрой рассказали нам историю театра, начиная со строительства много лет назад, когда возникла мода на возрождение классицизма, до упадка. Как родители с первого взгляда влюбились в театр, напоминавший об их греческих корнях, и выкупили его (довольно дёшево, по словам Элени), чтобы вернуть былую славу. Они пережили трудные времена, но, благодаря популярности леди Афины, дела пошли на лад.

      – Хотя могло бы быть и лучше, – настаивала Элени, совершенно не по-девичьи хлопнув по столу рукой, – если бы разрешили поставить мои пьесы…

      Она замолчала, потому что фойе заполнили первые зрители. Наверное, открыли двери. Толпа роилась вокруг нас, собираясь у буфета. Добродушный гул доносился до нашего столика.

      – Прошу прощения, – протискиваясь мимо коляски Элени, буркнула дама средних лет с огромным турнюром под бесконечными складками зелёного платья. Она задержалась у столика и вытаращилась на Элени, выставив вперёд острый нос.

      – Бедняжечка, – жеманно произнесла она, – что же с тобой приключилось?

      – Бубонная чума, – печально ответила Элени. – Очень заразная. Хотите, покажу?

      И начала закатывать рукав.

      Лицо дамы исказилось от ужаса, и она с шумом шарахнулась от столика. Элени и Нико расхохотались.

      – И что, часто задают такие вопросы? – поинтересовалась я. – С ума сойти можно.

      – Да. Иногда, не потрудившись спросить, двигают кресло, будто я просто мебель! – воскликнула Элени. – Выручает смех – лучшее лекарство. – Она усмехнулась.

      – Ерунда, – ответил Нико, – коли так, ты бы давно вылечилась, когда лучший в мире мим Пьетро в номере «Воздушная прогулка» свалился в оркестровую яму.

      Она захихикала.

      – Мы хохотали до слёз. С ним, кстати, ничего не случилось, – быстро спохватилась она. – Акробаты оставили там мат.

      – Николаос, Элени? – раздался сзади тёплый весёлый голос. – Кто это, дети?

      – Я же просил называть меня «Нико», – пробормотал Нико, шутливо закатывая глаза.

      – Мамочка, – просияла Элени, – это Вайолет и Оливер. Пришли посмотреть шоу. Мы показываем им театр.

      Я повернулась к женщине, вылитой Элени, только старше – с ослепительной улыбкой, с волнистыми, заплетёнными в косу густыми тёмными волосами, такими же карими глазами, только с морщинками в уголках. На ней было тёмно-красное платье с замысловатым жемчужным узором по краю юбки и рукавов, настолько красивое, что я позавидовала, поскольку сама почти всегда носила чёрное.

      – Рада познакомиться, – улыбнулась она, – этой парочке давно пора подружиться с ровесниками. Я Мария Анастос. Добро пожаловать в Греческий театр!

      Она прошлась вокруг столика, поправила воротничок Нико и, наклонившись, два раза чмокнула Элени в щёку.

      – Ты хорошо себя чувствуешь, agapi mou[2]? – спросила она, и та кивнула. – Надо бежать, а то шоу не состоится!

      И мама Нико и Элени скрылась в толпе.

      Нико улыбнулся и снова искусно смял воротничок.

      – Это мама. Она здесь всем заправляет.

2

Любовь моя (греч.). – Примеч. пер.