Русская княжна Мария. Рукопись Платона. Андрей Воронин

прикрыл глаза и увидел Смоленск – горящие стены, рушащиеся стропила, крики людей и животных, грохот орудий, треск огня, лязг железа и свинцовый град, сыплющийся с затянутого черным дымом злого неба. На этом зловещем фоне вдруг проступило лицо княжны Марии Андреевны; Вацлаву почудилось, что княжна глядит на него с затаенным упреком, и он внутренне содрогнулся, внезапно осознав гибельную нелепость своего поведения: как мог он размышлять о политике и нанесенном ему оскорблении, когда речь шла о том, чтобы увидеться с Марией Андреевной?! Как мог он без малого два года прятаться за пустыми глупыми письмами, трусливо избегая объяснения? Политика… Да при чем тут, дьявол, политика?!

      Открыв глаза, Вацлав первым делом увидел Хесса, который смотрел на него со странным выражением холодного интереса – так примерно смотрит натуралист на последние судороги пришпиленной бабочки. Встретившись глазами с Огинским, немец моргнул, после чего взгляд его вновь сделался теплым и участливым – настолько теплым и участливым, что Вацлав принял странное выражение его глаз за плод собственной фантазии.

      – А что ты намерен рисовать в Смоленске? – спросил он, дабы окончательно развеять неприятное впечатление.

      – В основном, кремль и переправу через Днепр, – отвечал немец, с удовольствием возвращаясь к вину и закускам. – Кое-какие пейзажи, виды города с разных точек… Словом, кузен Петер составил для меня целый список, и я очень боюсь не оправдать его доверия. – Он вдруг расхохотался, от полноты чувств стуча черенком вилки по дубовой столешнице. – Вообразите себе, господа, этот чудак хотел, чтобы я сделал для него несколько портретов!

      – Что же здесь смешного, ясновельможный пан Хесс? – осторожно удивился Понятовский. – Признаться, я сам хотел просить вас о том же. Я понимаю, что вы торопитесь, но, может быть, на обратном пути…

      Его прервал новый взрыв истинно немецкого хохота. Хесс смеялся от души – так, что даже слезы навернулись на глаза и побагровела лысина.

      – Майн готт! – простонал он, утирая слезы. – Любезный герр Понятовский, дело вовсе не в спешке! Просто я очень хорошо осознаю границы своих возможностей и вовсе не хочу, чтобы вы, увидев свой портрет, написанный мною, сочли себя оскорбленным и проткнули меня своей шпагой или прострелили мою плешивую голову из пистолета. Я не художник, а всего-навсего родственник художника и его ученик – увы, ученик недостойный и ленивый.

      Он поперхнулся куском дичи и мучительно закашлялся, выкатив глаза и сделавшись багрово-синим, как спелая слива. Вацлав, которого два года службы в гусарах благополучно излечили от избытка утонченных манер, привстал со стула и, перегнувшись через стол, несколько раз сильно ударил немца ладонью по жирной спине.

      – Благодарю, – просипел Хесс, отдуваясь и утирая слезы салфеткой. Понятовский быстро наполнил его бокал, и немец выпил вино, как воду, в три огромных глотка. – О, благодарю вас, господа. Еще немного, и мой кузен никогда не дождался бы своих набросков… Ха-ха-ха!

      Он смеялся