По обе стороны Арбата, или Три дома Маргариты. Виктор Сутормин

не стерпев очередной шуточки:

      За ужином объелся я,

      Да Яков запер дверь оплошно —

      Так было мне, мои друзья,

      И кюхельбекерно, и тошно.

      Наверное, это лишь видимость, что поэт владеет словом. На самом деле – слово владеет им, пляшет на кончике языка мелким бесёнком, и удержать этакое словцо нет никакой возможности.

      У дамы Керны

      Ноги скверны.

      Помимо краткости, честно говоря, ничем не блещет сия эпиграмма – и придержать её при себе Пушкину следовало и как джентльмену, и как поэту, воспевшему ту же особу «как гений чистой красоты».

      Кстати, это тоже загадка: почему талант, как правило, не желает быть благонамеренным гражданином и добрым соседом, а вечно прёт на рожон, разбивает любящие сердца и предаётся более или менее тяжким порокам, а тот, кого Судьба одарила не столь щедро, обычно проявляет себя как надёжный друг, прекрасный семьянин и вообще пример для подрастающего поколения? Может быть, помимо закона сохранения энергии, существует и неоткрытый пока закон сохранения добродетели… или баланса гения и злодейства в душе художника?

      Хотя так ли уж это важно, если по прошествии времени от автора всё равно не остаётся ничего, кроме произведений да ещё имиджа, обычно искажённого воспоминаниями современников. А уж потомки чтят память и увековечивают по собственному разумению. В соответствии с конъюнктурой (или с генеральной линией партии) одних вычёркивают из энциклопедий, других поднимают на щит. Как писал Борис Пастернак,

      Кому быть живым и хвалимым,

      Кто должен быть мертв и хулим,

      Известно у нас подхалимам

      Влиятельным только одним.

      Не знал бы никто, может статься,

      В почете ли Пушкин и ль нет,

      Без докторских их диссертаций,

      На все проливающих свет.

      В 1937 году, когда в СССР с большой помпой отмечали столетие со дня гибели поэта, в Пушкинскую была переименована площадь, прежде называвшаяся Страстной. (Вообще, первая попытка переименования случилась ещё в 1918-м, но такое вычурное название, как «площадь Декабрьского восстания», конечно же не прижилось.)

      Основанный при царе Алексее Михайловиче женский Страстной монастырь простоял здесь почти три столетия и многое успел пережить. Наполеоновские солдаты его разграбили и прямо у ворот расстреляли десяток горожан, пойманных на месте поджогов; большевики закрыли обитель и вселили в помещения военный комиссариат; загулявшие поэты во главе с Сергеем Есениным расписали стены монастыря своими стихами – как им казалось, революционно-богоборческими:

      Есенин:

      Пою и взываю: Господи, отелись!

      Мариенгоф:

      Граждане, душ меняйте белье исподнее!

      Магдалина, я тоже сегодня

      Приду к тебе в чистых подштанниках.

      Эту выходку Сергей Александрович позволил себе прямо на глазах у бронзового Александра Сергеевича, стоявшего тогда на Тверском бульваре,