Старший трубач полка. Томас Харди

большое оживление и приятное разнообразие в нашу жизнь, – подчеркнуто сдержанно отвечала Энн.

      – Быть может, вы вообще не жалуете наше военное сословие?

      Энн улыбнулась и ничего не ответила.

      – Почему вы смеетесь? – воскликнул молодой фермер, испытующе заглядывая ей в лицо и багровея от гнева. – Что вы увидели смешного?

      – Разве я смеюсь? – сказала Энн, испуганная его неожиданной обидчивостью.

      – Ну конечно, вы смеетесь и сами прекрасно это знаете, вы насмешница! – сказал он тоном капризного ребенка. – Вы смеетесь надо мной – вот ведь над кем вы смеетесь! А хотел бы я знать, что вы будете без нас делать, когда в любую ночь французы могут свалиться на вас как снег на голову.

      – А вы можете отразить их нападение?

      – Что за вопрос! А иначе зачем мы здесь? Да вы, я вижу, совсем не цените военных!

      Вовсе нет, ей нравятся военные, сказала Энн. И особенно, когда они, увенчанные славой, возвращаются домой с войны, хотя стоит ей подумать о том, как досталась им эта слава, и они уже нравятся ей гораздо меньше. Доблестный кавалерист, почувствовав себя умиротворенным, заявил, что она, должно быть, имеет в виду то обстоятельство, что на войне рубят головы, раскалывают черепа и проделывают еще многое в том же духе, и он находит вполне естественным, если подобные действия немного пугают такое нежное мягкосердечное создание. Ну а он совсем не прочь принять этим летом участие в каком-нибудь сражении вроде битвы при Бленхейме, которая произошла сто лет назад или что-то около того… Да, черт побери, совсем не прочь.

      – Эй! Да вы опять смеетесь! Да-да, я же видел! – И вспыльчивый Фестус повернул к Энн побагровевшее лицо и так и впился в нее своими голубыми глазами, словно стремясь прочесть ее мысли. Энн попыталась храбро встретить его взгляд, но веки ее дрогнули и она опустила глаза.

      – Ну конечно, вы смеялись! – повторил Фестус.

      – Ну, право же, совсем чуть-чуть, – пробормотала она.

      – Ага! Я же видел, что вы смеетесь! – загремел он. – Над чем же это вы смеялись, позвольте вас спросить?

      – Просто… просто я подумала, что вы… что вы ведь служите в территориальной коннице, – лукаво промолвила Энн.

      – И что же отсюда следует?

      – А эта конница… говорят, там все больше фермеры, у которых мозги набекрень.

      – Ну да, я так и думал: вы просто слушаете чужие шуточки, милейшая Энн. Верно, такая уж у вас, женщин, привычка, и я не придаю этому значения. Конечно, я готов признать, что среди нас есть не очень храбрые вояки, но я-то умею обнажить саблю, разве не так? Ну, попробуйте скажите, что это не так, попробуйте – чтоб раздразнить меня.

      – Я уверена, что это так, – мягко сказала Энн. – Если на вас нападет француз, мистер Дерримен, вы разобьете его наголову или обратите в бегство.

      – А, теперь вы мне льстите, – сказал Фестус, расплываясь в улыбке и сверкая белыми зубами. – Ну, разумеется, я прежде всего обнажу свою саблю. То есть я хочу сказать, что сабля моя будет уже наголо, и я пришпорю мою лошадь, то есть, выражаясь