Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь. Алексей Черкасов

быть. Куда уйдешь, скажи? В оковы? Али ждешь милости от царя-сатаны?

      Нет, Лопарев не ждет от царя милости. Он его знает. Говорил с ним с глазу на глаз…

      – И духовник так сказал пустынникам: барину от царя милости не будет, а потому спасти надо. Да вот пустынники…

      – Что пустынники?

      – Лютая крепость у них. Ой, лютая! Жен не ведают, потому, говорят, как Ева совратила Адама и со змеем-Сатаной позналась, значит, и все жены Сатану в себе носят. Они бы всех женщин огнем сожгли.

      – Ну а матерей своих тоже пожгли бы?

      – Дай волю – пожгли бы. Лютые, лютые старцы! В общине проживают, как истые праведники. Есть которые с веригами и во власяницах.

      – Это еще что такое?

      – Вериги? Тяжесть на теле. Которые таскают ружья и спят с ружьями или железо с шипами, чтоб тело кололо. А один раб Божий пудовые чурки повешал на себя и таскает их, мучает плоть, чтоб искусу не поддаться. Власяницы вяжут из конского волоса. Рубаха такая. Надевают на голое тело. Один тут старец есть, Елисей, самый злющий; он двадцать лет носит власяницу и ни разу, говорят, не сымал. Тело у него все в струпьях и рубцах. А на правую ногу чугунную гирю привязал, чтоб Сатана не утащил к соблазну, когда глаза спят.

      – Разве у него только глаза спят?

      – Глаголет так. Телу во власянице не уснуть. Я спытала. Ой, не дай Бог повтора!..

      – Зачем же тогда надела?

      Ефимия оглянулась, взяла Лопарева за руку:

      – А ты сам себя заковал в кандалы?

      – Со мною разговор был малый: каторжник…

      – И то! А меня возвели в еретички. Потом скажу, Александра, только не уходи из общины. Гнать будут – не уходи. Скажи, что примешь веру Филаретову. И я помогу тебе. Пустынники-апостолы, слышь, собрались у старца на тайную вечерю и в один голос трубят, чтоб прогнать тебя, яко нечестивца. Боятся, как бы старец не отдал потом тебе пастырский посох и крест золотой.

      – К чему мне посох и крест? – удивился Лопарев.

      – Ой, ой! Сила в них великая, Александра. Тогда бы ты стал духовником общины, как теперь Филарет. И тьма-тьмущая сгила бы в тартарары.

      Черные глаза смотрели в упор, настойчиво, призывно, трепетно.

      Лопарев смутился и опустил голову: не выдержал натиска.

      – Красивый ты, Александра Михайлович, – чуть в нос промолвила Ефимия и опять взяла за руку. – Когда ты в беспамятстве лежал под телегой в лихорадке, я, грешница, трижды побывала у тебя в гостях.

      – У меня?! – Лопарев почувствовал, как пламя кинулось ему в лицо.

      – Тсс! Где же еще? Рядом с тобой побывала и тулупом тебя кутала, а ты все зяб и звал Кондратия. Дружок твой аль брат?

      – Брат по восстанию.

      – В каторгу пошел?

      – Повешен.

      – Помилуй его душу, Господи, и отверзни пред ним врата Господни! – помолилась Ефимия, и звезды ее глаз будто потухли.

      Помолчав, спросила:

      – Еще глаголал про кобылицу с жеребенком, какие с тобой по степи шли. Может, привиделась кобылица-то?

      Нет,