Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь. Алексей Черкасов

над головами осужденных стали ломать шпаги.

      Чадно и тяжко, тяжко!..

      «По высочайшему повелению…»

      Зачинался рассвет, но Лопареву казалось, будто над гласисом крепости, над плац-кронверком, где мрачно вырисовывалась виселица, над всем Петербургом с прохладной Невою опускалась долгая ночь, которой никому из них не пережить…

      Вечная ночь…

      Солдаты били в барабаны. Розовело небо. На золотом шпиле собора вспыхнули золотые лучи…

      Не узнавали друг друга в арестантских одеждах.

      Желтели на спинах бубновые тузы…

      Пятерых построили под перекладиной. Над каждым спускалась пеньковая петля. Тех самых, пятерых…

      Лопареву хотелось крикнуть, но он не мог вызвать из окаменевшей груди ни малейшего звука.

      Когда трое сорвались – Муравьев-Апостол, Рылеев, Каховский, – среди осужденных на каторгу послышались стоны.

      Кто-то крикнул:

      – Дважды не вешают!

      И звонкий голос Рылеева:

      – Я счастлив, что дважды за Отечество умираю!

      Генерал-адъютант Чернышев гарцевал на коне…

      Лопарев не помнил, как отводил его жандарм в Секретный Дом.

      Двери тринадцатой камеры захлопнулись, как крышка гроба…

      И опять потянулись дни и ночи… Теперь узнику не подавали в окошечко бумагу с гербом и заголовком и голоса призраков не поднимали с постели.

      Позднее, когда погнали этапом в Сибирь на каторгу, Лопарев подсчитал, что провел в Секретном Доме после объявления приговора девятьсот девяносто один день!..

      Тяжкая, тяжкая ночь легла над Россией. Неужели на веки вечные?

      VII

      Лопарев выполз из-под телеги. Вечерело. Солнце закатилось, но было еще светло.

      Возле старой изогнувшейся березы, у тлеющего костра, сидела на пне Ефимия, невестка старца, в длинной льняной юбке, закрывающей ноги, в бордовой кофте, с рукавами до запястья, в неизменном черном платке, повязанном до бровей. На коленях у нее лежала раскрытая Библия. У костра возился мальчонка лет пяти, белоголовый, щекастый, в холщовой рубахе до пят. На тагане висел прокоптелый котелок. В трех шагах от костра темнело еще одно пепелище, с печуркой, чугунами и глиняными кринками. Поодаль – еще одна телега с поднятыми оглоблями, со сбруей.

      Ефимия до того углубилась в чтение Библии, что не слышала, как выполз из своего убежища Лопарев.

      Мальчонка вытаращил глаза на незнакомого дядю и заревел, ухватившись за подол матери.

      – Барин! – ахнула Ефимия, закрыв Библию и схватив сына на руки.

      Лопарев удивился:

      – Чего так испугались? Я не зверь.

      – Нельзя вам выходить, барин, – промолвила Ефимия, поднимаясь и пятясь к толстой березе. – Батюшка Филарет наказал, чтоб вы таились под телегой.

      – Батюшка Филарет? – Лопарев не знал такого.

      – Старец общины.

      – Тот старик, с которым я разговаривал?

      – Если что надо, барин,