Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена. Владимир Набоков

глянец

       на листьях липовых дрожит,

      со скрипом жмется баржа к барже,

      по круглым камням дребезжит

      пролетка грязная, – и стар же

      убогий ванька, день-деньской

      на облучке сидящий криво,

      как кукла мягкая… Тоской

      туманной, ласковой, стыдливой,

      тоскою северной весны

      цветы и звуки смягчены.

      Да, были дни, – но беззаконно

      сменила буря тишину.

      Я помню, город погребенный,

      твою последнюю весну,

      когда на площади дворцовой,

      махая тряпкою пунцовой,

      вприсядку лихо смерть пошла!

      Уже зима тускнела, мокла,

      фиалка первая цвела,

      но сквозь простреленные стекла

      цветочных выставок протек

      иных, болезненных растений

      слащавый дух, подобный тени

      блудницы пьяной, и цветок

      бумажный, яростный и жалкий,

      заместо мартовской фиалки,

      весной искусственной дыша,

      алел у каждого в петлице.

      В своей таинственной темнице

      Невы крамольная душа

      очнулась, буйная свобода

      ее окликнула, – но звон

      могучий, вольный ледохода

      иным был гулом заглушен…

      Неискупимая година!

      Слепая жизнь над бездной шла:

      за ночью ночь, за мглою мгла,

      за льдиной тающая льдина…

      Пьянел неистовый народ.

      Безумец, каторжник, мечтатель,

      поклонник радужных свобод,

      картавый плут, чревовещатель, —

      сбежались все; и там и тут,

      на площадях, на перекрестках,

      перед народом, на подмостках

      захлебывался бритый шут…

      Не надо, жизнь моя, не надо!

      К чему их вопли вспоминать?

      Есть чудно-грустная отрада:

      уйти, не слушать, отстранять

      день настоящий, как глухую

      завесу, видеть пред собой

      не взмах пожаров в ночь лихую,

      а купол в дымке голубой,

      да цепь домов веселых, хмурых,

      оливковых, лимонных, бурых,

      и кирку, будто паровоз

      в начале улицы, над Мойкой.

      О, как стремительно, как бойко

      катился поезд, полный грез, —

      мои сверкающие годы!

      Крушенье было. Брошен я

      в иные, чуждые края,

      гляжу на зори через воды

      среди волнующейся тьмы…

      Таких, как я, немало. Мы

      блуждаем по миру бессонно

      и знаем: город погребенный

      воскреснет вновь, все будет в нем

      прекрасно, радостно и ново, —

      а только прежнего, родного,

      мы никогда уж не найдем…

<июль 1921>

      Olympicum

      Стихии вечной выраженья,

      тебя, о музыка движенья,

      и, мышцы радостные, вас,

      усладу сил, послушных воле, —

      я в этот век огня и боли,

      я в этот хищный, черный час

      в стихах прославлю своенравных, —

      тебя, блаженство взмахов плавных,

      и, мышцы радостные, вас!

      Поговорим