Беспредельный тупняк. Николай Максимович Сорокин

стеллажей, в руку мою попадает ровно литр и целых тридцать пять миллилитров в придачу пшеничного нефильтрованного, оплаченного на кассе с карты проставившейся за работу персоны, игнорировавшей мою наготу ранее в фотоаппаратной призме. Когда мы зайдём в лес, персона наверняка воплотится в хорошего знакомого, с которым в чаще лесного пассажа во тьме хвои мы проберёмся до ещё одного магазина новостроенной замкадной окраины, а пока она лишь стоит рядом, на площади у кассы в несколько квадратных метров, занимая пространство магазина. Она вспомнила, что ей нужны неизвестные мне сигареты, продающиеся в табачке напротив выхода из алкомаркета, и потому сейчас заливает лужами пол вместе с десятком упёртых друг к другу в кишечной очереди простых постсоветских работяг.

      Через дебри дутых курток мы пробираемся к выходу, и пластмассовая дверь с полпинка отлетает от моего умеренного толчка боком. С пол-оборота я встал в межмагазинном холле.

      Вот она, суета тишины, прерываемая утверждающим буханьем входяще-выходящих дверных направлений. Белокаменные бетонные стены с потолка до пола претерпевают свои эстетические флуктации в разнообразии серого в прямой зависимости от того, сколь удалённы их точки от выхода на улицу, и редкая пошарпанная батарея, набитая новобитым стеклом, в собственном наслаждении не работает. Здесь и плавает нужный табачный ларёк с экзотическими сигаретами, разновкусовыми жижами, запрещёнными снюсами, наивными бонгами, придурковатыми трубками и излишними застекольными мелочами, в которой на обессиленной рабочей панике стоит за свои, учитывая проценты с продаж, тысяча четыреста восемьдесят восемь рублей за восьмичасовую смену завершённый студент, хозяин собственной жизни, капитан своей судьбы, ведущий вверенное ему на договорной основе торгово-табачное дело в иссушенном море частного бизнеса наперекор собственному нехотению, от которого к середине рабочего дня остаётся только коровье смирение.

      Его чёрнофутболочная спина нагнулась при звуках заказа, и, к моему неиссякаемому удивлению, с того, как рука, облокотившаяся на стеклянный стеллаж, на котором ранее находились скучающие локти, не продавила вдребезги под массой тела его, и как тем самым не разнесла весь ларёк, пачка сигарет была оплачена и отдана в руки.

      Вывеска над магазином успела обзавестись светом пока мы находились внутри, а погода впотьмах украсилась безветренным снегопадом, под которым мы стояли три минуты к ряду, оценивающе осматривая ёжиков из окурков, сначала из пустого внимания, а затем обсуждая их как феномен некоторой социальной коммуникации, представляющий культурную ценность. Эти вонючие мусорные пепельные ёжики вызвали во мне такую солидарность с народом, что на волне внутренне-сыгравшего в момент тех обсуждений патриотизма даже вдруг стало боязно за события, поджидающие россиянскую эпоху в грядущем году.

      – Эти пепельные ёжики, – заметил я, – должны стать национальным символом русской идеи. Флаг, где на снежном поле чёрный окурочный ёжик, что будет представлять