Победитель. Харлан Кобен

вам с чего расстраиваться?

      – Вин, он был у нас на крючке.

      В ее глазах за стеклами очков полыхает адский огонь. Я вижу страсть, преданность делу. Этим в свое время Сейди расположила меня к себе и своей фирме. Она человек действия, а не разговоров. Здесь мы с ней похожи.

      – Что значит «был у вас на крючке»? Вы же говорили, он выскользнул сухим из этой истории.

      – После случившегося с Шэрин я вновь обратилась к другим жертвам Тедди. И они наконец согласились дать показания. И Шэрин была готова выйти на публику. Конечно, это явилось бы травмой для всех. Тедди уже и так многое у них отнял.

      – Хм… – Я снова откидываюсь на спинку стула и скрещиваю ноги.

      Я вообще не задумывался о последствиях. Редко о них задумываюсь. Но… нет, нет, а вот тут Сейди ошибается.

      – Похоже, избиение Тедди им только помогло.

      – Нет, Вин. Совсем не помогло. Когда преодолеваешь страх… В конце, когда встаешь лицом к лицу с твоим истязателем и даешь ему сдачи, это вызывает катарсис. После выписки Шэрин из больницы мы собирались устроить большую пресс-конференцию. Вы только представьте: четыре жертвы, которые стоят на ступенях законодательного собрания штата и рассказывают свои трагические истории. Двое членов ассамблеи были готовы выступить вместе с нами. Это бы разрушило репутацию Тедди. Но что еще важнее: убедительные рассказы жертв способствовали бы принятию законопроекта, черновик которого был создан здесь. – Сейди постучала по столу. – Члены ассамблеи намеревались представить законопроект губернатору.

      Я жду.

      – А теперь, – вздыхает Сейди, – бах – и все пропало!

      – Почему? – спрашиваю я.

      – Что почему?

      – Почему жертвы Тедди не могут рассказать свои истории?

      – Потому что их рассказы уже не вызовут ожидаемого отклика.

      – Чепуха! Непременно вызовут.

      – Вы забыли, что минувшим вечером Тедди подвергся нападению?

      – Ну и что?

      – А то, что теперь он превратился в жертву самосуда.

      – Вы не знаете этого наверняка, – говорю я. – Возможно, он снова попробовал свои фокусы, но нарвался совсем на другую женщину.

      – И она измолотила его до состояния кровавого месива?

      – Если не она, то ее родственники. – Я щелкаю пальцами. – А может, нападение вовсе не было связано с его делишками.

      – Бросьте.

      – Что?

      – Мы проиграли. Война будет продолжаться, но это сражение мы проиграли. Нам требовались симпатии публики. А теперь наш монстр находится в коме. Кто-нибудь напишет в Twitter, что его избили жертвы. Мать Тедди скажет, что эти презренные женщины оклеветали ее милого малыша, превратив его в мишень. Дело, Вин, не только в фактах. Мы должны склонить общественное мнение на свою сторону.

      Я думаю над ее словами, затем без особого, как мне кажется, энтузиазма говорю:

      – Мне жаль.

      Поясняю: я ничуть не сожалею о том, как обошелся с Тедди. Мне жаль, что я не потерпел до упомянутой пресс-конференции. Сейди оптимистично смотрит на вещи. Я, как ни печально, нет. Закон никогда бы не прищучил