Филфак. Алиса Гордеева

глаза и как по команде погружаюсь в привычную темноту.

      Мое следующее пробуждение оказывается более продуктивным. На сей раз надо мной склонился полноватый мужчина далеко за сорок, в очках с массивными линзами, до одури важный и значительный. К гадалке не ходи – врач!

      – Ну здравствуй, голубчик! – невнятно бормочет он, словно и его губы потрескались от невыносимой жажды, и продолжает скрупулезно меня осматривать, изредка отвлекаясь к показаниям приборов. – Понимаешь, куда попал, парень?

      – Да. – Опять вместо ответа – прерывистое дыхание с примесью шепелявости.

      – Ладненько! – бормочет доктор и тут же начинает ставить надо мной эксперименты. – Глазки закрыли. Открыли. Молодец! Язычок показали. Умничка! Пальчиками пошевели. Отличненько! Ногу в колене согни. Превосходненько!

      – Пить… – стону в надежде прекратить экзекуцию и наконец просто поговорить. Но мои потуги остаются неуслышанными.

      – Ну что, голубчик, судя по всему, родился ты в рубашке. Спасибо «Скорой» скажи, оперативненько тебя к нам доставили. Что случилось-то с тобой, помнишь?

      Судя по ощущениям, намедни меня переехал трактор, либо одной левой я пытался остановить локомотив.

      – Понятненько, – чешет затылок доктор, так и не дождавшись моего кивка. – А имя свое помнишь?

      Конечно, это же элементарно. И чему медиков учат столько лет, ежели они задают такие дебильные вопросы?

      – Расчудесненько, – кивает врач и с любопытством смотрит на меня. – И как же нас, голубчик, зовут?

      Я снова безуспешно открываю рот и молчу, но на сей раз не только из-за дикой сухости во рту. Мое имя… оно вертится на языке, но никак не обретает своего звучания.

      – Не помнишь, значит, – заключает толстяк. – Печальненько! А сколько лет тебе, тоже запамятовал?

      Судорожно пытаюсь сообразить, но и здесь терплю фиаско. Я не знаю, кто я! Я забыл самого себя!

      – Мариночка, нам бы успокоительного добавить! По-шустренькому! – Положив широкую ладонь мне на плечо, он абсолютно спокойно воспринимает мои отчаянные стоны и завывания. А подоспевшая спустя минуту рыжуха хладнокровно пускает по венам очередную гадость, которая вновь отключает меня от реальности.

      Однако мои пробуждения теперь становятся все чаще. И каждый раз я открываю глаза в надежде вспомнить. Но все зря. Меня вычеркнули, обнулили. И вроде вот он, я: здоровенный лоб лет двадцати, с татухой на плече и старым, едва заметным шрамом под коленкой. Я был. Я жил. Я что-то чувствовал, но ни черта не помню.

      Из реанимации меня переводят в обычную палату. Каждую свободную минуту обследуют, заставляют отвечать на идиотские вопросы и безжалостно дырявят зад болезненными уколами. Моя речь постепенно приходит в норму, а ставшие ватными от долгого лежания ноги уже в состоянии удержать вес тела и даже довести до туалета. Часами смотрю на свое отражение, ставшее отныне совершенно чужим, и пытаюсь понять: за что. Неужели эта смазливая морда, что таращится из зеркала, заслужила подобное?

      – Ретроградная