Ведьмак. Сезон гроз. Анджей Сапковский

Ваганты наградили полет громкими рукоплесканиями. Ретиарий был жив, хотя для описания его состояния подошло бы слово «чуть». Геральт, не торопясь, подошел и с размаху пнул его в живот. Кто-то ухватил ведьмака за рукав. Мозаика.

      – Нет, прошу тебя! Прошу – нет. Так нельзя.

      Геральт пнул бы наглеца еще, поскольку хорошо знал, как можно, как нельзя и как нужно. И в таких делах не привык слушать посторонних. Особенно людей, которых никогда не пинали.

      – Прошу, – повторила Мозаика. – Не отыгрывайся на нем. За меня. За нее. И за то, что ты сам запутался.

      Он послушался. Взял девушку за плечи. И заглянул в глаза.

      – Иду к твоей наставнице, – заявил сурово.

      – Это плохо, – покачала она головой. – Будут последствия.

      – Для тебя?

      – Нет. Не для меня.

      Wild nights! Wild nights!

      Were I with thee,

      Wild nights should be

      Our luxury!

Emily Dickinson[18]

      So daily I renew my idle duty

      I touch her here and there – I know my place

      I kiss her open mouth and

      I praise her beauty

      And people call me traitor to my face.

Leonard Cohen[19]

      Глава седьмая

      Бедро чародейки украшала искусная и удивительно подробная в деталях татуировка, представлявшая рыбку полосатой окраски.

      Nil admirari[20], подумал ведьмак. Nil admirari.

* * *

      – Глазам не верю, – сказала Литта Нейд.

      В том, что произошло, в том, что все случилось так, как случилось, был виновен лишь он – и никто другой. По дороге на виллу волшебницы ведьмак шел мимо сада и не устоял перед искушением сорвать одну из росших на клумбе фрезий. Помнил главную ноту ее духов.

      – Глазам не верю, – повторила Литта, стоя в дверях. Приветствовала его лично, кряжистый привратник отсутствовал. Может, случился у него выходной.

      – Пришел ты, как догадываюсь, чтобы отчитывать меня за ладонь Мозаики. И принес мне цветок. Белую фрезию. Входи, пока не вызвал фурор, а город не взорвался слухами. Мужчина на моем пороге, да еще с цветами! Старожилы не упомнят такого.

      Она носила свободное черное платье, сочетающее шелк и шифон, тончайшее, волнующееся при каждом движении воздуха. Ведьмак замер, засмотревшись, все еще с фрезией в вытянутой руке, желая улыбнуться и совершенно не в силах этого сделать. Nil admirari, повторил он мысленно максиму, которую вынес из Оксенфурта, из университета, из девиза над входом на кафедру философии. Максиму эту он мысленно повторял всю дорогу до виллы Литты.

      – Не ругай меня, – она вынула фрезию из его пальцев. – Выправлю девушке руку, как появится. Безболезненно. Может, даже прощу ее. И прошу прощения у тебя. Только не ругай меня.

      Он покачал головой и снова попытался улыбнуться. Не получилось.

      – Мне интересно, – она приблизила фрезию к лицу и впилась в него своими жадеитовыми глазами, – знакома ли тебе символика цветов? Их тайный язык? Ты знаешь, о чем говорит эта фрезия, и совершенно сознательно передаешь мне ею послание? Или же цветок этот – случайная прихоть, а послание… подсознательно?

      Nil

18Дикие ночи! Дикие ночи!Будь мы вдвоем —Дикие ночи стали быНашим богатством.

(Пер. Д. Даниловой.)

19Я долг свой исполняю ежедневно:целую и ласкаю там и тут,и славлю красоту ее.И гневноменя в лицо предателем зовут.

(Пер. В. Аренева.)

20

Ничему не удивляйся (лат.).