cнарк снарк: Чагинск. Книга 1. Эдуард Веркин

разошлась вдоль заборов, подъела тропки и подбиралась к асфальту, хлопала проезжающие машины кистями, но не пахла – год акации. Мне нравилось это место. Раньше здесь стоял ларек, в нем принимали стеклотару и продавали лимонад, сейчас пустырь. То есть плешак, засыпанный кочегарным шлаком. Удобно сидеть и смотреть: по Центральной едут в мэрию, по Любимова за РИКовский мост.

      – Думаю, надо качать от обороны, – предложил я. – Наш сабж – один из символов обороны страны, а здесь, в Чагинске, работал снарядный завод. Здесь реально ковалось оружие победы. Без сомнения, это неслучайно. Можно сказать…

      Я потер виски: с ходу не придумывалось, чертов Хазин инфицировал голову «Калевалой» на рисовом зерне, я пытался отогнать этот образ и мысль: на каком именно – длиннозерном или кубанском?

      – Можно… Здесь, кстати, до сих пор военные склады расположены, там, на другой стороне.

      – База?

      – Да какая база, старье всякое догнивает. Если…

      – А если им новый герб предложить?! – вдохновился вдруг Хазин. – Вот так, примерно…

      Хазин быстренько набросал в блокноте макет.

      Озорная рыбка, похожая на ерша. Над рыбкой выпуклый холм и город на нем. Над холмом боевая перчатка.

      – Как?

      – Надо еще поработать, – посоветовал я. – С одной стороны перчатка словно пытается сграбастать город, а с другой – будто показывает зрителю дулю.

      – С перчатками вообще сложно, – заметил Хазин.

      – Работать надо. И почему именно рыба в центре? Где чага, где шестеренка?

      – Чагинск – столица русского ерша, – сказал Хазин. – Так говорил… Аксаков?

      – Сабанеев, скорее. «Столица ерша», кстати, двусмысленно. А нам надо, чтобы без возможных толкований. И зачем нам ерш, мы ведь договорились – столица чаги. Это исторически верно.

      – И про ерша верно, – возразил Хазин. – Здесь водились самые крупные и жирные ерши.

      – Но город-то Чагинск?!

      – Что-то я запутался, – поморщился Хазин. – Предлагаю на сегодня закругляться.

      – Согласен. Надо зайти… Бросить взгляд. Не побоюсь этого слова, простереть.

      Я, в принципе, был весьма не против простереть – на утренней летучке Крыков сдержал слово и выплатил аванс.

      Мы поехали в десятый, остаток дня сильно сократился.

      Через четыре часа я сидел в номере безымянной гостиницы на втором этаже и швырялся в окно закисшей черешней, целясь в машину Крыкова. Хазин пытался делать вид, что работает – фотографирует сумерки над Ингирем, мультяшные силуэты железнодорожных кранов над грузовым двором, редких прохожих и собак. Крыков на крыльце первого этажа бренчал на гитаре и рассказывал барышням анекдоты. Я старался не думать.

      Когда черешня кончилась, я вернулся в номер и попробовал спать. Я почти справился, но за полшага до рэм-фазы дернул ногой, уперся лбом в стену номера, зашпатлеванную рыхлой известкой, чихнул, втянул пыльный воздух и дальше чихал долго, растирая нос и глаза; остановился, задержав дыхание. Начал отсчет. На семидесятом в дверь начали стучать, я открыл. Явился сам Крыков.

      – Не плачь, малыш, грозы не будет, –