Явь, Навь и Правь на службе колдуна. И. Барс

тащил царевич гадкого проказника. Через деревню Марьинку; через поля пшеницы сочной шелковой; через мосток-ободок над речкой чистой Шепталкой звавшейся, а он-пакостник сидит в мешке да жалобно всё приговаривает:

      – Вань, а, Вань, выпусти меня. Ну поиграл я немного. Так это оттого, что скучно мне. Марфе и самой весело было. Вань, тебе ль не знать, как поиграть порой хочется. Выпусти меня, не кидай за частокол. Страшно мне там. Я ведь маленький еще, а там духи взрослые уже живут, темные. Съедят меня, ни косточки не оставят. Отпусти, Вань. Я не буду Марфу больше донимать, тихо-тихо за печкой жить буду.

      Идет царевич упрямо и не слушает лукавого Прядильщика. Его и Прядильщиком потому прозвали, что слова умеет тонкие подбирать, как ниточки прядильные. Всегда знала нечисть эта, где на жалость надавить, где на гордость, а где и обмануть наивного путника. Больше всех их из Лесов выбралось, и сладу с ними никакого не было. Знал это Иван, поэтому и шел вперед, слушая Прошку так, как комара писклявого.

      Деревья высокие в стволе широкие расступились перед царевичем. Забился в мешке Прядильщик, почуяв земли духов темных близко, пуще прежнего взмолился выпустить его, но остался нем и глух Иван, топая прямиком к частоколу, через кусты да кочки. Не боялся он Леса страшного. Много раз здесь был, грибы да ягоды собирал, с детворой деревенской в трещетки потешные средь зарослей да на солнечных полянах играл. Не пугали его духи местные. Добрые они тут были. Старик Леший; Айтарки веселые, в цветах живущие; русалки улыбчивые в озере, что близ частокола разлилось зеркалом серебряным; Листовки, на деревьях птичек щекотавшие; Полевик-разбойник; Сатиры козлоногие и много других детей Леса встретить здесь легко.

      Все тропы Иван знал, быстро до частокола добрался и уже хотел бросить мешок верещащий через острые бревна-пики, да смех звонкий, будто родниковый ручеек, его отвлек. С озера доносился он. Повернулся туда Иванушка и увидел русалок плескавшихся у самого берега, а на берегу девочку с косой белой-белой, будто снег, до самой земли тянущейся. Она-то и смеялась громко. Странно это царевичу показалось. Редко русалки днем выплывали. Вечер они любил да ночь в особенности. Что их со дна пробудило в рань такую?

      Замер Ваня, наблюдая, как склоняется девочка незнакомая к русалкам и каждой цветочек маленький-аленький дарит. Тонкими пальцами забирали дары озёрницы, улыбались, легко касались щек молочных гостьи своей, оставляя блестящие следы воды ласковой. Трогали косу ее длинную, восхищаясь цветом чистым.

      «Что это за девочка?», – дивился про себя Иван.

      Всю деревенскую да градскую ребятню знал он, от младенцев розовощеких до отроков шебутных, а эту первый раз видел. Может новый дух какой в Лесу завелся?

      Даже Прошка за спиной притих, подумал, наверное, что Ванька внял просьбам его, оттого и сидел тише воды, ниже травы теперь. Надеялся.

      – Эй, девонька! – крикнул царевич, любопытством замученный. – Ты кто? Как звать тебя?

      Подняла взгляд девчонка. Глазами синими-синими, как каменья драгоценные, посмотрела на Ваньку, что сердце его тихо замерло.