«Предисловие к Достоевскому» и статьи разных лет. Наталья Долинина

объяснить Ивану Петровичу свою любовь к Алёше, Наташа смешивает все понятия: она согласна быть рабой любимого человека, и она готова терпеть от него любые муки, потому что «даже муки от него – счастье». Но Иван Петрович понимает эти её безумные, страстные слова, да и мы, читатели, сочувствуем ей не просто потому, что она любит, а потому что она не оправдывает себя, наоборот, всё время судит, сама себя обвиняет: «не так люблю, как надо», «нехорошо я люблю его». Наташа казнится сознанием своей человеческой вины – в этом и есть та душевная красота, какую любит в ней Иван Петрович, какую не может не понимать читатель. «Муки! Не боюсь я от него никаких мук!» – восклицает Наташа, и эти слова объясняют её страдание и оправдывают его.

      Мы готовы согласиться с Наташей, что она любит «не так», «нехорошо»… Но кто может диктовать другому, как правильно любить, если человек готов на любые муки ради своей любви?!

      «Всё ему отдам, а он мне пускай ничего» – вот исчерпывающая формула этой странной, безумной и фантастической любви. И ведь то же самое не говорит, не думает даже, но чувствует Иван Петрович: «Всё ей отдам, а мне пускай ничего», – вся жизнь обоих этих людей – в самопожертвовании, как же могли бы они любить друг друга, когда ищут одного: кому бы отдать всё, а себе ничего не оставить?

      Иван Петрович стоит с Наташей на набережной – и узнаёт от неё всю правду, окончательно убеждается: она полюбила другого. Не может человек не испытать при этом боли за себя – Иван Петрович чувствует эту боль, но сразу же она сменяется болью за неё; он видит, как оскорблена Наташа, в каком отчаянии она, и он уж не мучается желанием мести за себя, только бы с ней-то соперник был хорош, только бы ей не принёс погибели…

      Вот эта забота – прежде всего о ней – заставляет его обрадоваться, когда вдали появился Алёша. Но ведь Алёша знает, к кому он сейчас подойдёт, знает: перед ним человек, у которого он отнял невесту, кому он предпочтён. Многие другие молодые люди не решились бы подойти к несчастливому сопернику, а и подошли бы – с тяжёлым чувством, с ощущением вины, с готовностью на ссору. Алёша подходит «тотчас же», без сомнений, с чистым взглядом. Иван Петрович не может не признать: «…его взгляд, кроткий и ясный, проник в моё сердце».

      «Он был высок, строен, тонок; лицо его было продолговатое, всегда бледное; белокурые волосы, большие голубые глаза, кроткие и задумчивые, в которых вдруг, порывами, блистала иногда самая простодушная, самая детская весёлость».

      В этом портрете виден, разумеется, Алёша, но ещё больше виден сам Иван Петрович, внешность которого нигде не описана, да и не нужна нам его внешность: слишком хорошо мы видим его душу. Он пристально смотрит на своего соперника – и старается, изо всех сил старается смотреть как можно объективнее, ни одного лишнего упрёка, ни одной раздражающей ноты. Да, он видит «несколько нехороших замашек, несколько дурных привычек хорошего тона: легкомыслие, самодовольство, вежливая дерзость». Но и эти недостатки соперника Иван Петрович старается оправдать: не Алёшины это привычки;