Три женщины одного мужчины. Татьяна Булатова

строго и надменно поинтересовалась неприступная Кира.

      – Надо. – Четко сформулировать Устюгова не смогла, поэтому буркнула первое, что пришло в голову.

      – Я бы хотела знать о чем, – холодно повторила Кира Павловна.

      – Че? Так и будешь меня теперь в дверях держать? – попыталась грубовато сократить дистанцию Прасковья.

      – Так и буду, Прасковья Ивановна, – защищала свои рубежи жена Вильского, поклявшаяся себе не уступать ни пяди.

      – Ну… – протянула Устюгова, – видать, и правда дружбе нашей конец.

      – Конец, – подтвердила Кира Павловна, а в груди у нее предательски екнуло.

      – Двадцать лет, Кира, – напомнила Прасковья.

      – Я помню.

      – Вася еще покойный был жив, – продолжала рвать душу Устюгова. – Все говорил: «Умру, Паша, Вильских держись. Не бросют. Ни тебя, ни Маньку». Нет уж, видно. Одним днем, как хвост у кошки. Была, значит, Прасковья Ивановна и нету Прасковьи Ивановны.

      Упоминание о безвременно ушедшем фронтовике Устюгове неприятно царапнуло доброе Кирино сердце. Это ему она поклялась оберегать Пашу с Марусей, трясясь в карете «Скорой помощи» в роли мнимой жены, потому что соседку брать не хотели, а Кира Павловна боялась – умрет по дороге, не дождется, пока Прасковья с дочкой из дома отдыха вернутся. А так хоть последние слова передаст.

      Как чувствовала: не успели в палату поднять, умер Василий Петрович, охнул – и умер.

      «Я свое слово сдержала!» – попыталась успокоить себя Кира Павловна, но решительности в ней стало чуть меньше. Каким-то звериным чутьем почувствовала Прасковья изменение душевного состояния противника и подлила масла в огонь.

      – А и гори оно все синим пламенем, – зло расплакалась она и отвернулась. – Не хочешь – как хочешь. Тебе перед богом ответ держать, а я чиста. Вот те крест, – страстно перекрестилась Прасковья, искренне полагая, что не совершает ничего богопротивного.

      – Ты чиста-а-а? – вытаращила глаза Кира Павловна, забыв про выбранную стратегию вежливой холодности. – А Женьку моего зачем на всех углах костерила?

      – Не костерила! – отказалась взять на себя вину Устюгова. – Не костерила я вашего рыжего, потому как за своего считала и думала, что зятем мне будет.

      – А невесту его зачем грязью поливала? Мне ведь Коля все рассказал.

      – Был такой грех! – легко согласилась соседка. – Говорила. Но от обиды. Не со зла!

      – Не со зла?! – ахнула Кира Павловна. – Девку мне опозорила, а говоришь, не со зла? А если я про твою Марусю плести начну? Я вон про очки сказала, ты мне чуть глаза не выцарапала, потому что дочка, своя, а ты мою всяко-разно по отцу-матери! Бесстыжая ты, Паша.

      – Я – мать, – стукнула себя кулаком в грудь Прасковья.

      – Я тоже мать! – притопнула ногой раскрасневшаяся Кира Павловна. – И свое дите позорить не дам! Тоже мне новость какая: если ты мать, значит, все можно? Не будет по-твоему.

      – И не