Король темных земель. Яна Филар

она порвалась и имела несколько швов, о чем много раз рассказывала за семейными посиделками, и я чувствовала себя виноватой в ее страданиях.

      Со мной всегда было трудно. Болела я редко, но если вдруг угораздило слечь, то сразу смертельно: температура под сорок, пульс нитевидный, диагноз несколько раз ложный, хорошо, что успели вовремя, могли опоздать. Суету не любила, детей колотила и обзавелась репутацией детсадовского кошмара. Мама водила меня по психологам, думая, что я не способна любить. Те в один голос утверждали обратное: я люблю маму до одури и стараюсь привлечь ее постоянно ускользающее внимание. «Мозгоправам» мама не слишком верила и продолжала страдать от моих выходок. И во всем этом я тоже чувствовала вину – наверное, потому что тон у рассказов о моем детстве всегда был обвинительным.

      Слово «любовь» в нашей семье говорить не принято. На невинный вопрос: «Ты меня любишь?» неизменно следовал ответ: «Спрашивать такое нельзя». Любовь между родственниками подразумевалась как нечто, не требующее подтверждения, как Бог или квантовая механика, но детский пытливый ум желал доказательств. Тем больнее было слышать мамино «люблю», обращенное не ко мне, а к ее мужу.

      Мама ворковала с Володей, спрашивал, как прошел день. Почему ты не спросишь, как у меня дела? Всё хорошо, мам. Кстати, сегодня меня чуть не изнасиловали в подъезде.

      Зажав уши, чтобы не слышать мамин голос, я взглянула зеркало напротив кровати и вдруг прозрела: она права, я уродина, и темные волосы мне действительно не идут.

      В тот момент пришло сообщение от отца: «Привет, дочик. Как ты?» После развода он перебрался в Подмосковье, изредка прислал письма. Я ждала их так сильно, что каждый день проверяла почтовый ящик. В них он рассказывал о своей жизни, интересовался моей, отправлял музыкальные открытки с монеткой батарейки, зажатой между двумя картонными склеенными листами: на новый год пищал «джингл бэлс», на день рождения – «хэппи бездэй ту ю». Все письма отца я хранила, в ответ писала свои, а бабушка относила на почту. Затем в наши жизни ворвались технологии, и переписка утратила душу, превратилась в автоматическое «привет-как дела-нормально». А может, всему виной расстояние и время, прожитое порознь, за которое мы так друг друга и не узнали.

      Ответив «всё хорошо», я свернулась на кровати в позе зародыша и снова беззвучно звала кого-то без имени и лица. Помнила лишь, что видела во сне его длинные волосы, убранные в хвост, его тонкое, но сильное тело. Вот живет человек, и в нем столько любви, что хватило бы на двоих, и ждет, и выдумывает себе того, кто осушит наполненный с избытком сосуд, и безнадежно ищет его в каждом встречном.

      3

      Мама. Пахнущая утренними оладьями и угольной печью теплая мама с тонкими прямыми волосами, затянутыми резинкой. Челка ее такая длинная, что падает на глаза, и выходит, что мама смотрит сквозь шторы. Мама молода, но мне она кажется самым древним существом на планете, древним и мудрым. Ничего удивительного, ведь мне только три года, и для меня мир взрослых – обитель таинственных великанов, которые