Магнолии были свежи. Софья Игнатьева

она только робко улыбалась и виновато смотрела на Мадаленну, а та мрачно поглядывала на сухой сад и думала, что еще несколько месяцев, и она обязательно сбежит.

      Месяца сменялись годами, а Мадаленна все так и жила в этом угрюмом замке, который с каждым днем все больше и больше напоминал изощренную тюрьму, из которой было не сбежать.

      Иногда ей казалось, что спасение будет совсем близко. Сначала таковой казалась танцевальная школа с их гастролями по стране, но миссис Стоунбрук заявила, что если еще смирилась с мезальянсом, то внучку-хористку не потерпит в своем доме; потом Мадаленна записалась в кружок шахмат, она даже начала зарабатывать на местных турнирах, но тогда уже Аньеза всерьез забеспокоилась за ее зрение и почему-то решила, что так Мадаленна обязательно заработает себе стресс.

      В конце концов она смирилась со своим положением и ждала с нетерпением окончания школы и поступления в университет, но и тут Бабушка настояла на том, чтобы она переехала в другое крыло, даже отвела ей три комнаты, но наотрез отказалась отпускать внучку в общежитие.

      Слово Бабушки для Мадаленны ничего не значило, и она поначалу даже не собиралась обращать на нее внимания, но потом она наткнулась на умоляющий мамин взгляд, и разговор о хозяйке и экономки дома решился сам собой.

      Она дернула плечом, и плед упал на ковер; его давным-давно надо было подлатать, но нужных ниток не находилось, и Мадаленна уже привыкла к проеденной молью дырке, которая увеличивалась каждый день.

      Чем ближе приближался рассвет, тем сильнее ей хотелось спать. Часы в гостиной пробили пять утра, и она, чуть не упав на пол, слезла с подоконника и набросила на плечи халат.

      Она никогда не любила подолгу спать, а может просто не привыкла – сколько она себя помнила, ее всегда рано будил отец, потом на смену ему приходила мама, а когда ей исполнилось десять лет, в комнату стала заглядывать горничная миссис Стоунбрук и медовито заявлять, что «мисс Мэдди пора вставать».

      Мадаленна терпеть не могла посторонних людей, и с трудом терпела прислугу в общих комнатах, а потому она была готова вставать хоть в пять утра, только бы ничья посторонняя тень не возникала на пороге ее комнаты.

      Тихо растворив дверь, Мадаленна спустилась на кухню и налила воды в большой железный таз; вода была студеной, но она никогда не умывалась теплой по утрам, оставляя такую роскошь на вечер. Теплая вода уводила мысли куда-то очень далеко, все словно накрывалось прозрачной вуалью, и жизнь казалась вполне сносной. Возможно вечерами такое настроение и способствовало хорошему сну, но утром Мадаленне нужен был холодный ум и спокойствие.

      Старые счета лежали на столе, их никто не забрал с прошлого вечера, и скоро посыльный Джорджи должен был привезти новые. С маленьким почтальоном у Мадаленны сложились наилучшие отношения; старую миссис Стоунбрук он побаивался и считал ведьмой, впрочем, как и все в городе, Аньезу считал немного странной, а вот к Мадаленне он будто бы тянулся, и всегда стремился