«Герой нашего времени»: не роман, а цикл. Юрий Михайлович Никишов

третьей сцены конкретное начало, когда юноша «уныло» глядит на опустелую равнину, противостоит обобщенной концовке, когда герой обретает возможность «беспечно» дремать и под грозою, и в вёдро ясное. (Был бы не лишен смысла психологический этюд, почему на свой вопрос и на аналогичный вопрос героини Алеко отвечает по-разному).

      Алеко хорошо чувствует свою подругу. Земфира, по типологии литературных образов, тот же «естественный человек»: это значит, что она не расположена к рефлексии и заданные ею вопросы – исключение, а не правило. Напротив, Алеко вспоминает, как его «задумчивость» Земфира умела разгонять «милым лепетаньем / Иль упоительным лобзаньем»; это могло быть причиной уклонения от слишком тонких материй.

      Решение начать новую жизнь Алеко принял твердо и окончательно, и все-таки поэт художнически честен, показывая процесс адаптации небезболезненным. Когда меняется образ жизни, человек поставлен перед выбором жестоким. Тут не обойтись полумерами: плохое отбросить, а хорошее сохранить; хорошим приходится жертвовать. В отвергаемом, чтобы выбор состоялся, плохого должно оказаться больше, чем хорошего. Все равно об утратах Алеко помнит, но о бунте своем не жалеет; последующее сделанный выбор санкционирует.

      Тут выясняется, что утраченным ценностям (роскошь, забавы) находится достойная замена. Имя ей – любовь: она стала для Алеко смыслом жизни. В угаре светских наслаждений Алеко не обманулся блестками мишуры, зорко рассмотрел обманчивое и не поддался ему. Надо полагать, потребность любви у Алеко осталась неутоленной, Алеко (в отличие от Кавказского пленника) дождался своего часа, Земфире достается нерастраченное чувство. Это любовь искренняя, безраздельная, прочная.

      Не изменись, мой нежный друг!

      А я… одно мое желанье

      С тобой делить любовь, досуг

      И добровольное изгнанье.

      Союз с Земфирой оказывается для Алеко благодатным в духовно-нравственном отношении. То, что не удалось Черкешенке сделать с Пленником, (да и Бэле с Печориным) легко и непринужденно делает Земфира с Алеко, но и он не противится этому. Рядом с дочерью природы рефлексии сына цивилизации развеиваются.

      Еще неожиданнее, что некоторые ценности, утрата которых чувствительна, вдруг возвращаются, обретаются, обновляясь, вновь. В числе наиболее ощутимых потерь – волшебной славы дальняя звезда (Алеко, стало быть, человек честолюбивый). Только относительно быстро Старый цыган, будто, как и дочь, подслушав сомнения Алеко (просто, как опытный человек, угадав их), рассказом об Овидии остерегает его:

      Но не всегда мила свобода

      Тому, кто к неге приучен.

      Результат непредсказуем: Алеко успокаивается в своих сомнениях:

      Так вот судьба твоих сынов,

      О Рим, о громкая держава!

      Певец любви, певец богов,

      Скажи мне: что такое слава?

      Могильный гул, хвалебный глас,

      Из рода в роды звук бегущий

      Или под сенью дымной кущи

      Цыгана дикого рассказ?

      Оказывается, дорогого понятия не обязательно лишаться: его можно