Чувствующий интеллект. Часть I: Интеллект и реальность. Хавьер Субири

всего об анализе фактов – а значит, не об описании феноменов сознания и не о феноменологическом и герменевтическом раскрытии узнанного смысла бытия. Потому что предмет книги составляют не «феномены» в любом возможном смысле этого слова, но «факты», то есть нечто первичным образом совершаемое или выполняемое, а не что-либо «данное» или «узнанное»; а факты, как таковые, могут быть предметом общедоступного анализа. И по той же причине, во вторую очередь, речь пойдет о чувствовании как об акте (ergon) – конкретно, об акте впечатления. В этом смысле предметом книги будет не «наблюдение» или «истолкование», но «пребывание».

      Очевидно, что этот акт впечатления, как убедится читатель, в своем единстве сложен, чрезвычайно богат и трансцендентален, ибо в нем мы пребываем необратимо погруженными в реальность. В силу этого акт чувствования в то же время представляет собой акт постижения (νόησνς), поскольку постижение (νούς) есть не что иное, как чувствование реальности. Стало быть, речь идет не просто о ноэтико-ноэматическом единстве, а об έργον: деле, акте – чувствования реальности, о ноэргии. И поэтому анализ этого акта, говорит Субири в прологе к этой книге, есть не феноменология и не эпистемология, коль скоро познание (επιστήμη) есть лишь один из модусов постижения (νους). Он есть ноология.

      Возможно, трудность этой книги заключается не столько в сложности самой темы, сколько в ее непосредственной простоте. Попытка пролить свет на эту прозрачную область, пользуясь словами и понятиями, которые сформировались в обращении с вещами, в невнимании к самой прозрачности, позволяющей увидеть вещи, ставит автора перед сложной задачей: использовать эти понятия – из коих некоторые имеют за собой долгую историческую традицию – применительно к области, для которой они не были созданы и к которой приспосабливаются, изменяя свои значения. Возьмем для примера такие ключевые понятия Трилогии, как понятия «реальности» или «актуальности». Очевидно, что в этой смене значений им следует придать оттенки, заимствованные, как правило, из обыденной речи, что затрудняет их адекватный перевод на другие языки. Конечно, эта проблема возникает в отношении любой философии, если она движется в области, которая была открыта феноменологией и о которой мы говорили выше. Хайдеггер в конце § 7 «Бытия и времени» прекрасно говорит об этом. Приведем это замечание, которое поможет нам благосклонно отнестись и к этой книге: «В отношении нескладности и ‘некрасивости’ выражения внутри нижеследующих анализов позволительно прибавить замечание: одно дело сообщать, повествуя о сущем, другое – схватить сущее в его бытии. Для второй из названных задач не хватает не только большей частью слов, но прежде всего ‘грамматики’… И где силы существенно меньше, и вдобавок размыкаемая бытийная область онтологически гораздо сложнее, чем заданная грекам, трудность формирования понятий и тяжесть выражения будут возрастать»[49].

      Как заметит читатель, кажущаяся скромность начала,

49

М. Хайдеггер, Бытие и время, Ad marginem, М. 1997, с. 38–39 (пер. В. В. Бибихина).