Горемыка Павел. Максим Горький

как полицейский и пожилой человек, жизнь знал и знал, что коли не заявить о себе хотя бы криком, так на тебя даже полиция внимания не обратит.

      А если ты не сумел обратить на себя чьего-либо внимания, то погиб, ибо одному в жизни долго не устоять. Этот легкомысленный и покойный ребёнок погибнет, ибо он спит.

      – Эх ты, братец! – укоризненно произнёс Арефий, входя под своды части.

      – Ты откуда? – спросил его серый собрат, вдруг появляясь перед ним.

      – С поста.

      – Это чего? – ткнул тот пальцем в бок младенца Павла и сладко зевнул.

      – Тише ты, чёрт! ище ребёнок.

      – Ишь их, дьяволиц, порет!

      – Дежурный кто?

      – Гоголев.

      – Спит?

      – Дрыхнет!

      – А тётка Марья тоже дрыхнет?

      – И она спит. Чего же ей не спать?

      – У-гу! Это верно!.. – протянул Арефий Гиблый и задумался, не двигаясь с места.

      – Скоро сменюсь я и тоже спать! – заметил собрат и хотел уйти.

      – Погоди-ка, Михайло! – дёрнул его за рукав Арефий свободной рукой и вдруг почему-то конфиденциально зашептал: – Ежели его теперь к тётке Марье, ты как?

      – Больно ей нужно! – скептически усмехнулся Михайло, заглянув в лицо спокойно спавшего младенца Павла. – Свои, брат, хуже горькой редьки надоели.

      – Да ведь только на одну ночь! – убедительно заявил Арефий.

      – Да мне что ж? только она, уж верно, пошлёт к чёрту. Давай ин понесу.

      Арефий осторожно перевалил младенца Павла с рук на руки Михаилу и на цыпочках пошёл за ним по коридору, внимательно заглядывая в лицо спящего младенца через плечо товарища и удерживая дыхание, между тем как тот во всю мочь громыхал своими тяжёлыми сапогами по каменному полу коридора. Они подошли к двери.

      – Ну, я подожду! – шёпотом заявил Арефий.

      Его товарищ отворил дверь и скрылся за ней.

      Арефий стоял и чувствовал некоторое томительное беспокойство, от которого его не избавляло ни вырывание ниток из обшлага шинели, ни усиленное разглаживание бороды, ни тем паче ковыряние стенной штукатурки пальцем.

      За дверью слышалось глухое ворчанье.

      – Обругалась, а взяла! – отворяя дверь, произнёс Михайло и почему-то изобразил на своём бритом лице торжество победителя.

      – Ну вот! – свободно вздохнул Арефий Гиблый и направился с товарищем к выходу.

      – Прощай, брат! иду на пост.

      – Валяй! – равнодушно ответил Михаиле и ткнулся в угол, шурша каким-то сеном, очевидно, приготовляя себе ложе.

      Арефий медленно шагнул с первой ступеньки на вторую, а когда опустил ногу на третью, то почувствовал, что ноги у него как бы прилипали к каменным плитам.

      Так простоял он несколько минут, и, наконец, в коридоре, скудно освещённом керосиновой лампой, произошёл следующий диалог:

      – Михайло?!

      – Ну, ещё что?

      – Ты его завтра сдашь?

      – Ребёнка, что ли? Ну, конечно, сдам.

      – В родильный?

      – Нет,