Чёрный, как тайна, синий, как смерть. Елена Бриолле

её привела с собой Анаис…

      – Анаис? – удивился Ленуар, вспомнив о том, под каким именем представилась ему София.

      – Да, она наша постоянная натурщица, тоже танцовщица. Вернее, просто танцовщица… – проговорил художник.

      – Как вы относились к Софии фон Шён? Разве не было заметно, что она непрофессиональная натурщица?

      Услышав этот вопрос, Пьерель хотел сначала что-то сказать, потом запнулся и, чуть помедлив, пошёл в угол мастерской, где на подставке стояли разные картины.

      – Со… София была… Не знаю, поймете ли вы… Она была настоящей, живой, ещё не перегоревшей… – снова заговорил художник, вытаскивая одну из своих картин. – Судите сами…

      Сыщик посмотрел на картину Пьереля. Это был портрет девушки. Рыжий цвет её волос ослеплял большим пятном, и его насыщенность подчёркивалась разными тонами контрастного синего кобальта, создавая иллюзию перспективы. Лицо девушки обводил чёрный контур, и на портрете Пьереля казалось, что от него исходило сияние. Всё внутри картины подчинялось диктату цвета. Палитра была насыщенной и хищно выпрыгивала на зрителя, принимая его за свою добычу. Большим усилием воли Ленуар отвёл глаза в сторону и решил скрыть свою минутную слабость за вопросом:

      – Вы, как я вижу, фовист?..

      Пьерель с удивлением посмотрел на разбирающегося в искусстве полицейского.

      – Да… Нет… Вернее, если для вас фовизм – это язык живописи, то я, конечно, фовист. А если вы считаете фовизм формой искусства, то знайте, что от одного слова «искусство» у меня начинают болеть зубы…

      Чувствуя, что на этот раз они явно отдалились от главной темы, Ленуар сказал:

      – Кажется, София стала для вас настоящей музой…

      – Она стала для меня не просто музой… Она сделала из меня нового художника, мои работы начали покупать галеристы и коллекционеры! – ответил художник, складывая портреты обратно на полку.

      – Понятно… А как к ней относились другие члены клуба? Сколько, кстати, художников состоит в вашем клубе?

      – Семеро… Не знаю, как её воспринимали остальные, но каждый из нас становился при ней чуть лучше и свободнее. Она вдохновляла нас на то, чтобы разрушать и создавать нечто новое, – сказал Пьерель. Глаза у него горели.

      «Какой он ещё молодой», – подумал Ленуар. Затем достал часы и показал их Винсенту Пьерелю.

      – Вам знакома эта вещица?

      Художник бросил взгляд на часы и вжал голову в плечи.

      – Нет. Простите, если у вас больше нет ко мне вопросов, то мне уже пора уходить… – при этом он взял свою папку с рисунками и направился к двери.

      – Оставьте мне свой адрес на тот случай, если у меня всё-таки возникнут к вам дополнительные вопросы… – сказал Ленуар тоном, не предусматривающим отказ. Пьерель уже перед дверью продиктовал адрес своей мастерской, а когда собирался уходить, дверь открылась, и Ленуар увидел кучерявого парня с римским носом и большими карими глазами. За ним в дверном проёме темнела ещё одна фигура.

      – Барди… – только и смог выдавить из себя Пьерель. – Я зашёл только за своими