Скитания. Книга о Н. В. Гоголе. Валерий Есенков

этой книги, гнусной и гадкой.

      Перепуганная старушка Шереметева беспрестанно молилась у Иверской за спасение его от поднявшейся брани.

      Старый Аксаков соглашался с общей молвой, пустив в публику опасное и скверное слово:

      – Религиозная восторженность убила великого художника и даже сделала его сумасшедшим.

      Гнусное словцо подхватили, потащили по улицам, и неутомимый сплетник Степан не постеснялся его известить:

      – Меня встречали даже добрые знакомые твои вопросом: скажите, пожалуйста, правда это, что Гоголь с ума сошел?

      Им всё было мало. На него неслись вихрем уже не ругательства. Он в изумлении ощущал, как над его живым чувствительным телом совершалась какая-то страшная анатомия, которая даже ему, многократно закаленному бранью почти площадной, оказывалась уже не по силам. Его кололи и резали. В его нежную душу запускали грязные руки. Его били наотмашь по ней, единственно потому, что он перед всеми решился её обнажить.

      А за что?

      Глава тринадцатая

      Размышления

      За одно только то, что он, имея природу совсем не мистическую, но положительную, стремясь поскорей получить ощутительный результат, слишком рано раздумался разговориться о том, что слишком ясно было видно ему самому и что оказался не в силах пока ещё выразить неумелой и тёмной речью своей.

      Только за это?

      Не только за это, но большей частью за то, что внутренне он изменился.

      Да разве внутренне он изменился?

      Нисколько!

      В главнейших своих убеждениях не переменялся он никогда. С двенадцатилетнего, может быть, возраста, как это представлялось ему, он шел всё по той же дороге, что ныне, никогда не колеблясь, никогда не шатаясь во мнениях главных, не переходя от одного убежденья к другому, и, как прежде, он мог бы сказать, что всё тот же в своем существе, только, может быть, поизбавился кое от чего из того, что на пути его сильно мешало ему, и через это сделался несколько поумней, стал видеть яснее многие вещи и называть их прямо по имени: вот это доброе дело, а это дело пустое и злое, вот это от Бога, а вот это от чёрта, и мог бы поклясться, что с ним не согласиться нельзя.

      И вот многие восстали против него, в особенности же те, которые в полный голос именовали себя передовыми людьми, уверяя себя и других, что всё, что ни есть, видят глубже и дальше, чем он, дивясь от души, как это он, при всём обширном таланте его, не примечает того же.