Злые стволы. Андрей Александрович Ильин

любителя чтения на свежем воздухе по карманам.

      – Здесь или здесь? Не жмись. Я же вижу, что сережки тебе понравились.

      – Ну хорошо, хорошо, – соглашался молодой человек, которому запрещено было вступать в прямой контакт с объектом Наблюдения. – Я дам деньги.

      – Ну так давай! Я сразу понял, что ты знаток! И баб любишь.

      Наблюдатель выворачивал карманы и отдавал всю мелочь, что у него была при себе. И срывался с места действия, забыв даже взять приобретенные сережки.

      – Нормальный мужик! – говорил Зубанов, пересчитывая трясущимися руками мелочь. – В самый раз! – И бежал в ближайший киоск.

      Вечером жена поднимала страшный крик.

      – Допился! Из дома вещи воруешь!

      – Я ничего не воровал. Это мои вещи. Это я их тебе дарил! За свои деньги.

      – Но дарил‑то мне!

      – Пока ты была моя жена – тебе. А когда ты стала чужая сволочь, зачем мне тебе делать подарки? – справедливо возражал бывший муж. – Я ничего твоего грамма не возьму! Я человек чести.

      – Гад ты, гад, – уже не кричала, уже навзрыд плакала жена.

      Баба – что с нее возьмешь?

      – Да ладно тебе, – говорил алкоголик Зубанов и лез к ней целоваться. – Стерпится – слюбится!

      – Не прикасайся ко мне! Уйди! Или я за себя не ручаюсь, – орала жена и лихорадочно собирала вещи.

      Вечером приходил сын.

      – Ты что, батя, делаешь?

      – А что?

      – Мать извел. Пришла в слезах. Сказала, что домой не вернется.

      – Да ладно тебе. Не так все плохо. Попсихует и придет.

      – Не вернется. Она заявление подала. И тебя просила. Тоже.

      – Заявление? Ладно, я напишу. У тебя бумага есть?

      Сын доставал бумагу. И ручку.

      – Слушай, а денег нет? Немного. Я тебе в пенсию отдам.

      Сын болезненно морщился и давал деньги.

      – Ну вот и отлично. Отлично. Я как пенсию получу, сразу к тебе. До копейки. Веришь? До последней. Ну ты же меня знаешь.

      Сын молча кивал.

      – Ну вот, видишь! Что писать‑то? Ты продиктуй. А то у меня что‑то голова болит. Простыл, наверное. А матери скажи, я на нее зла не держу. Пусть приходит когда хочет…

      Сын диктовал заявление и уходил. Отец шел в киоск, покупал три бутылки водки и напивался вдрызг. На этот раз до полного бесчувствия.

* * *

      – Мне кажется, наблюдение пора снимать, – говорил начальник группы наружного наблюдения. – Объект пьяница. Горький пьяница. Вчера блевал в автобусе. Он не способен ни на какие сознательные действия. Он украшения жены на улице продает. И тут же бежит в киоск.

      – А если он блефует? – сомневался генерал Федоров.

      – Так блефовать нельзя. Так можно только спиваться. По‑настоящему. У меня два наблюдателя из ближнего окружения на больничный пошли с перепоя. Печень восстанавливать. А они антияд принимали. Он настоящую водку глушит. Мы проверяли. И по‑настоящему после этого лыка не вяжет.

      – Все равно наблюдение надо продолжать, – настаивал генерал.

      – Зачем? За последние недели