Колодец старого волхва. Елизавета Дворецкая

не к лицу с черной чадью хороводы водить! Раньше не пускал – говорил, мала еще, но теперь-то не мала, мне шестнадцатое лето пойдет, я уже невеста! Все пойдут, а я в горнице буду сидеть, как увечная какая-нибудь, как дурочка безъязыкая…

      Тут выдержка совсем ей изменила и Сияна снова расплакалась от горькой обиды.

      – Говорит, Христос не велел, грех какой-то, вот еще! – сквозь слезы вымолвила она. – Это все Иван ему наговорил!

      – Кто ни наговорил, а надо отца слушаться! – бормотала нянька Провориха, с детства ходившая за воеводской дочерью и теперь еще смотревшая за ее младшими сестрами. – Да не кручинься ты так, голубка моя, мало ли тебе будет веселий! Ты же красавица у нас, как зорька ясная! Тебе ли в печали быть? Что тебе в хороводе этом! Попроси только – тебе отец из каменьев самоцветных велит венок свить, не чета прочим!

      Но обе девушки ее не слушали. Легко было говорить няньке, много лет покрытой вдовьим повоем и поседевшей под ним. А для них, будущих невест, велик день Лели-Весны, заклинающий тепло и цветенье, предваряющий игрища и свадьбы русальего месяца кресеня, был важнейшим днем этой поры. Лишиться его было нестерпимо обидно. Кто он такой, этот болгарин Иоанн со своим богом Христом, почему он запрещает радость юности?

      – Может, матушка за тебя заступится? – утешала Сияну Медвянка

      – Пробовала матушка, да он не слушает! Бискуп, говорит, огневается, князю расскажет, что, мол, тысяцкий в Белгороде Христа не почитает, а дочерей своих на бесовские пляски пускает. Я сама слышала, как они в гриднице говорили. И без того бискуп зол, что у нас ведун в детинце живет, а тут еще я… А скоро же князя ждут, отец и боится… Да с чего он взялся, Христос этот, что ему в наших весельях? Он – сам собой, а как же без Лели? Может, он и весне не велит быть?

      Сияна плакала, уткнувшись в платок, не в силах ничего договорить до конца, но ее обида на отца, на епископа и на Христа были ясны и без слов. Все трое непонятно почему лишили ее веселья Ладиных и Лелиных игрищ, Сияна была разобижена и несчастна.

      – Может, на Ярилин день он тебя пустит, – говорила нянька. Отняв у девушки мокрый платок, она дала ей новый и поглаживала свою питомицу по вздрагивающим плечам. – Тогда ведь князь уже в походе будет, он и не проведает ничего. А там и Купала скоро!

      – Ах, да не плачь ты! – сказала Медвянка. Слова Проворихи о князе напомнили ей о том, о чем она сама думала так часто. – И правда, хватит тебе и после хороводов! Зато скоро у вас тут князь будет, и кмети его, и бояре, и княжичи! Вот бы мне на них хоть глазком поглядеть! А ты-то с ними всякий день за столом сидеть будешь! Не плачь, а то так и будешь зареванная, некрасивая. А будешь хороша, да приглянешься какому-нибудь из княжичей, он к тебе посватается – княгинею будешь!

      Медвянка воодушевленно вздохнула, мгновенно представив всю череду этих замечательных событий, только на месте Сияны она видела себя. Но, по воле Матери Макоши, Пряхи Судьбы, каждой свое – Медвянку едва ли позовут в княжескую гридницу.

      Сияна