Мост. Ася Михеева

не помню, – говорит она, – но это не важно. Важно, что я – его. Ты очень славный, прости.

      – Ты от меня никуда не денешься, – с лисьей ухмылкой говорит юноша.

      Девушка улыбается спокойной взрослой улыбкой и по-товарищески хлопает его по плечу.

      – Все правильно делаешь, приятель. На кого другого – глядишь, и подействует.

      Юноша смотрит на дом Петеана, машет рукой выходящему из дверей Колуму Навигену, ухмыляется снова и исчезает в толпе.

      5. Работа

      – Держи меня за руку, пожалуйста.

      Качаю головой. Какое держи, когда пролежни обмыть надо.

      Его голос едва слышен. Но мне ли привыкать.

      – Не сейчас. Когда я буду умирать. Мне очень надо.

      Я осторожно поворачиваю его на бок. Простыни в пятнах. Черная гангренозная жижа.

      – Только не уходи, пока точно не умру. Я боюсь один. Я видеть тогда не стану, ты держи и говори. Я слышать тогда не стану, ты держи.

      Он умный, ученый человек, Ринат Амиров. Куда образованней меня. Но сейчас он говорит не чище, чем испуганный лимитчик. Русский язык сползает с него, как мясо с костей. Тридцать лет назад он женился на москвичке. Двенадцать лет назад жена ушла. Он не женился снова.

      Его некому забрать.

      Я унесу грязное и приду назад. Успокаивающе глажу Рината по ногам, укрытым простынкой.

      – Только вернись скорей, Алексеевна!

      Всяк в коридоре шарахается в сторону. Простыни из-под Рината пахнут смертью.

      Сестра-хозяйка отпирает передо мной дверь хозблока.

      – Засовывай сразу в машинку, я запущу.

      Она смотрит от двери.

      – Алексеевна, сегодня ж не твоя смена?

      Я молчу.

      Она качает головой.

      Я мою руки над облупленной ванной.

      Кому объяснишь, что тот, над кем я полгода просидела – сначала в двести тридцатой, потом в одиночной палате – да, в той, где сейчас ждет Ринат, – что человек, памятник которому занесен снегом на Клещихе – до второй развилки прямо, потом направо почти до опушки, – так вот, он обещал вернуться. Он вернется здесь же, где умер.

      Я узнаю его.

      Когда я задумываюсь, то понимаю: я старуха, ополоумевшая от горя. Да только почему бы нет? Лучше верить в чудеса, чем кататься старыми костями по полу и выть или смотреть часами в окно, как там происходит чужая жизнь. Мое сумасшествие дает мне силы и к тому же полезно людям. В любом случае много думать об этом мне не стоит. Не дай бог, оно пройдет.

      Пловцов, заведующий отделением, когда я вернулась в больницу, не стал смотреть на меня с вопросом, не стал задумчиво шептаться с другими за моей спиной. Он велел, чтобы меня оформили санитаркой по уходу. Пусть их шепчутся. Бабам не пошептаться – как мужикам не похвастаться. Пусть их.

      Ринат спит.

      Умаялся. Все ж таки полстакана водички сладкой выпил. Помылся. С полчаса еще поспит.

      – Ох, мамань, как же ты вовремя, – вздыхает Кирилл, когда я заглядываю в тридцатую, – я уж запарился звать. И как нарочно, парней никого.

      Ну да. Ходячие вечно в