Зюльт. Станислав Белковский

где это – Алексей Максимыч. А Суслов? Интересно, слухи ходят?

      Клиническая смерть

      Клиническая смерть случается не у каждого. Но у меня, у меня-то – как раз была.

      А как происходит клиническая смерть? Сейчас расскажу.

      Это так.

      Заходишь в холщовой рубахе и каких-то штанах войлочных. В комнату. Квадратную. Светлую-светлую. Как небо над Ала-Тоо.

      И там посредине – стол. Тоже квадратный. Зеленый и деревянный. А за столом – Никита Сергеич Хрущев.

      – Никита Сергеич, ты-то что здесь? – говоришь радостно и удивляешься: почему так просто с начальником на «ты» перешел. Как будто Киссинджер или Никсон какой.

      – Ты не бойся, Леонид Ильич, – отвечает Никита, словно у меня поджилки трясутся. А настроение у меня как раз хорошее. Даже очень. Разве что смеяться не хочется. Громко, в голос. То есть смеяться-то хочется, и громко, и в голос, но чтобы в такой светлой комнате… Неудобно.

      – Ты, Леонид Ильич, только не присаживайся, пока не расскажешь, – продолжает Никита.

      – А что рассказывать, Никита Сергеич?

      – Как вы меня убить пытались.

      – Да кто ж мы-то?

      – Да вы с Подгорным и Семичастным. Они-то все уже сознались, теперь твоя очередь.

      И говорит тихо, по-доброму, ласково. А не орет, как при жизни всегда орал.

      – Не верю, – отвечаю я, – чтоб Подгорный и Семичастный на себя такую напраслину возвели. Разве ж их пытали? Это все Петька Шелест клевещет. За то, что я его снял. А как было не снять? Вы знаете, что он по Украине спецпоездом разъезжал, так там у него отдельный вагон для коровы был. И ездила всегда одна и та же корова, от которой он только молоко и пил. Представляете – корова целый вагон занимала! А люди еще голодомор помнили. И…

      – Петька тот еще жук, но здесь ни при делах. Говори, говори.

      – Про убийство?

      – Про убийство.

      – Да как же тебя можно было убить? Тормоза подпилить или самолет протаранить…

      – Нет. Ты знаешь, как. Я не шучу: Подгорный и Семичастный уже признались. Письменно. А я тебя всего устно прошу.

      – А ты мне скажи, что они там, и я повторю.

      – Слово в слово?

      – Слово в слово.

      – Зуб коммуниста даешь?

      – Зуб коммуниста.

      – Вы отравить меня хотели. Смертельный раствор водки с тазепамом. Водка «Зверская» от горно-алтайских товарищей. Принимаешь сто грамм – и тяжелый инсульт. Хуже, чем у Фролки Козлова. Ты – исполняющий обязанности. Ну и пошло, поехало.

      Почему он не орет? Почему?

      – А как бы мы тебя, Никита Сергеич, выпить заставили?

      – Через охрану. Там Семичастный ситуацию держал.

      – И что ты один бы стал пить?

      – Вы так придумали. Попробовать водку от горно-алтайских товарищей. Чистейшую, родниковую. Специальная бутылка, только для товарища Хрущева.

      – А чего же не тормоза, не самолет?

      – Семичастный сказал: водка с тазепамом – самое простое.

      – Ну а