Что сделает безумный скульптор из неживого камня?. Екатерина Ивина

странно, а нездоровым это видится только таким, как ты.

      – Так просвети меня, невежественного, за каким же ты вылепил эту гадость? – Картин прищурился настолько хитро, что стал непохож на самого себя.

      «Он издевается надо мной, или испытывает, – размышлял Андрей, – Это какой-то следовательский приём, замаскированный под беседу старых знакомых. Он смотрит, как я поведу себя, чтобы понять, сколько мне известно. Ведёт очень издалека…»

      Картин тем временем продолжал:

      – И, кстати, почему у неё левая рука длиннее правой? А локоть-то какой сделал, он у неё что, без костей?

      – Это, Коля, называется намеренные анатомические искажения.

      – Чего? Это ещё одна болезнь? И ноги закрутил что твой штопор… С каким же намерением они тут взялись?

      – Для соответствия образу. Ещё для гармонии, уравновешенности композиции, если в общем. Я знакомые слова говорю?

      – А эта, – Николай указал в сторону загадочной скульптуры, – тоже страдает «намеренными анатомическими искажениями»?

      – Именно так, – подтвердил Андрей, пытаясь сохранять каменную физиономию.

      «Ты и представить себе не можешь, как точно ты выразился. Знать бы ещё, чьим намерением её так исказило».

      – Одна чушь.

      – Всё равно не поймёшь. Вам всем, – Андрей повысил голос, а Николай слушал, подняв бровь в притворном удивлении, – вам всем понятно только то, к чему вы привыкли. Бюсты великих деятелей, портреты рож, красивые девушки, ненавязчивые пейзажи, всевозможная живность, для острастки – голод, войны, ураганы, похороны. Всё про милую вам действительность – единственное, вокруг чего вертится ваш мир. Вы не видите другого фактора, чего-то большего, помимо!

      Андрей уже не смотрел на Картина. Он вёл разговор с воображаемым собеседником, совершенной абстракцией, не существовавшей нигде и никогда, и от того начинал жалеть о своём возмущении. Ему всегда было сложно остановиться, когда разговор касался сверхценных идей, с которыми он носился годами. Он раздражённо вздохнул.

      – Но тебе это непонятно.

      – А людей ты не любишь и радуешься, когда они пропадают? – почти утвердительно.

      – Ты о чём?

      – «Что-то помимо» для тебя связано с тем, что произошло в Штормовой.

      – Не понимаю. При чём здесь Штормовая? Стой, а вам, получается, известно, что там произошло?

      «Молодец, Андрей, интонация выбрана верно. Как будто ты интересовался теми событиями не больше, чем кто-либо другой».

      – Прикидываешься. Всю жизнь любил рыться в собственной фантазии, долго искал что-то эдакое невозможное, прямо нечеловеческое в своей, человеческой голове. Но, в конечном-то счёте, одни фантазии не могут удовлетворить такого, как ты. Со временем пришло желание, да что уж там говорить, и попытки… – в этот момент Картина прервал стук, а затем – звук открывающейся двери. Андрей с облегчением побежал встречать гостя.

      – Я к тебе, как обычно. Вечер добрый всем, кого не видел, – Георг Шумский поднял руку в приветственном жесте, встав между Стрелой и Картиным