Лисиный перстенек. Маргарита Латышкевич

потихоньку проверял, на месте ли волшебный подарок.

      Перстенек, пусть и явно волшебный, никуда не исчезал, сверкал веселой медью, правда, лис на нем при дневном свете не двигался, как Гальяш ни присматривался, как ни поворачивал перстенек в пальцах. Госпожа Котюба, по-прежнему сердитая, иногда приближалась, придерживая клетчатую юбку, поглядывала зоркими глазами, как там сынок справляется. Тогда Гальяш торопливо прятал свое сокровище и с утроенным рвением принимался за работу.

      На закате материнское сердце немного смягчилось, и госпожа Котюба позвала сына домой – подкрепиться и отдохнуть. Там, за молочной похлебкой, правда, не удержалась, заметила не без ехидства: быстро, мол, стемнело. Стало быть, скоро снова проклятая лиса на птичьем дворе появится, снова утащит птицу, и не лишь бы какую, а пожирнее.

      – И выбирает же! – возмущалась госпожа Котюба. – Словно замковый кастелян: так и смотрит, чтобы лучшее ухватить. Скоро уж и продать нечего будет!..

      Тут матушка, конечно, немного кривила душой: ее птичник, даже с учетом потерь от частых лисиных набегов, был совсем не в таком плачевном состоянии. Однако ей приятно было разбередить свою рану, особенно сейчас, перед непутевым сынком. Госпожа Котюба даже промокнула глаза носовым платком – так разжалобила сама себя.

      – Да не утащит он, мне обещали! – уверенно, но немного туманно отвечал непутевый сынок с набитым ртом.

      Госпожа Котюба только отмахнулась и, подперев голову рукой, начала скорбно перечислять потери в птичнике, попутно прикидывая, сколько денег могла бы получить, если бы продала всех передавленных лисицей птиц. Хотя бы тому же разборчивому замковому кастеляну – пусть бы их княжеские милости лучше полакомились, чем лиса.

      Прибыль – воображаемая, по крайней мере, – получалась прямо-таки неслыханная, и под конец расстроенная госпожа Котюба расплакалась, спрятав круглое лицо в ладонях. Ведь, по ее расчетам, выходило так: если б только удалось продать битую птицу в замок, да еще угадать с продажей под шумное пиршество их княжеских милостей, то можно было бы выручить чуть не столько же, сколько стоил весь птичник, вместе с самыми лучшими несушками и курятником.

      От этих неутешительных мыслей у матушки разболелась голова, и она легла спать раньше, наказав Гальяшу сделать еще то и сё по хозяйству. Тот, искренне жалея мать, спорить и возражать, против обыкновения, не стал, хотя не то чтобы рад был слишком усердствовать.

      Гальяш задал корма скоту и птицам, подоил коз и отвязал собак, натаскал воды и наколол дров на завтра. Тем временем матушка успела достаточно глубоко заснуть и тихонько всхрапывала в постели за дощатой перегородкой.

      А Гальяш присел на скамью у стола и призадумался. Матушку ему было жалко, да и резон в ее словах был. Гальяш задумчиво поворачивал вчерашний подарок в пальцах, слушая, как похрапывает и тяжело ворочается во сне мать. Гальяш, пожалуй, и забыл, когда мать после отцовой смерти в последний раз улыбалась, – все птичник и птичник, работа и работа.

      «Может