Вацлав Нижинский. Воспоминания. Ромола Нижинская

никто и ничто не имели значения.

      Дягилев принял меня в середине дня в пустой приемной отеля «Бристоль». Как только он вошел, мы почувствовали властную силу, исходившую от этого человека. Мы ожидали, что он встретит нас холодно и с обидой, но Дягилев, каждый жест и слово которого были полны одновременно сознания своего превосходства, достойного императора, и неодолимого обаяния, поставил в тупик и Карпата, и меня: горячо заинтересовался нашими просьбами. Он заставил нас чувствовать без малейшего сомнения, что для него нет ничего интереснее, чем мое желание стать танцовщицей. Пустив в ход свое управляемое рассудком волшебство, он повел беседу обходными путями, на которых против моей воли заставил меня говорить, – и сделал это так, что Карпат совершенно ничего не заметил. Внешне это выглядело так, что девушка из общества пришла с просьбой к великому организатору искусства, на самом же деле два сильных противника впервые скрестили оружие. Он владел тем, что я больше всего желала иметь, – Нижинским. И Дягилев своим тонким чутьем уловил приближение опасности, но ощутил ее лишь подсознательно. Я также быстро почувствовала, что он желает читать в моем уме. Карпат совершенно не видел этого изящного поединка, который происходил между слов и за словами, а по большей части в мыслях. К этому моменту Карпат был уже без ума от Дягилева.

      «Я считаю, что Больм ошибается, когда советует вам пойти к Визенталь». Казалось, что Дягилев думает вслух: одна мысль следовала за другой. «Идеально для вас было бы стать ученицей Императорской школы танца в Санкт-Петербурге. Но это, разумеется, невозможно даже при самом сильном давлении в вашу пользу: вы не русская и намного старше, чем необходимо». Тут он помолчал. «Думаю, что вам лучше всего брать частным образом уроки у Фокина в Санкт-Петербурге».

      Я подскочила на месте, притворяясь, будто эта идея меня обрадовала.

      «Мне бы это понравилось, – сознательно повела я его по ложному следу. – Я всегда мечтала поехать в Россию».

      Потом он стал узнавать мои впечатления от различных балетов и артистов труппы. Должно быть, я отвечала правильно: он одобрительно улыбался. Все это время я чувствовала, что постепенно поддаюсь его чарам. Я попыталась бороться с его почти гипнотической властью. Сделав отчаянное усилие, я стала рассыпаться в восторгах по поводу Больма-человека – а не Больма-художника, как поступила бы любая увлеченная театром девушка. И тут Дягилев сделал неожиданный хитрый ход: свернул в сторону и спросил: «А Нижинский?»

      Я без запинки ответила: «О, Нижинский гений. Как артисту ему нет равных. Но почему-то Больм кажется мне более человечным» – и продолжала преувеличенно восхищаться Больмом. К этому времени он уже был убежден в моей искренности и произнес роковые слова: «Я поговорю с маэстро Чекетти. Он учил всех наших величайших артистов. Я уверен, что он возьмет вас как особую, частную ученицу. Так у вас будет не только великолепный учитель, но и возможность ездить с нами и изучать нашу работу вблизи».

      Я