История России. Владимирский период. Середина XII – начало XIV века. Дмитрий Иванович Иловайский

лица осенялись черными усами и бородою. Наиболее знатные носили широкие шелковые кафтаны персидского покроя.

      Поселенные на южных пределах Руси с обязанностью быть ее передовыми конными стражами от соплеменных с ними половцев, черные клобуки естественно подвергались неотразимому влиянию русской народности и постепенному с ней слиянию. Особенно это влияние заметно в собственной Киевской Украйне, или на левом Поросье. Здесь постепенно возникают городки со смешанным населением из черных клобуков и руси. Их родовые старшины, или ханы, за военные заслуги получали иногда такие городки в свое державство, то есть пользовались известными с них поборами. Черные клобуки в большинстве еще сохраняли свое язычество; но при смешении с русью между ними стало водворяться и христианство. Скрещение руси с этими инородцами положило начало той русско-украинской народности, которая позднее является в истории под именем казаков или черкас. Последнее имя указывает еще на примесь прикавказских и таврических казар или черкесов, в разное время селившихся на русских украйнах, особенно во время угнетения их родины половцами и во время падения древнерусского Тмутараканского княжества[1]. К киевскому княжению причислялось обширное Припятское Полесье со своими неизмеримыми пущами и водными пространствами, которые представляют остатки существовавшего здесь когда-то внутреннего моря. Дремучие влажные леса, бесчисленные речки, озера и болота, песчано-глинистая почва – вот господствующие черты полесской природы. Клочки сухой, удобной для возделывания земли рассеяны здесь в виде оазисов, или островов, на которых, конечно, и сосредоточилось редкое население Полесья. Полесяне, как показывает их наречие, составляли ветвь южнорусского племени; в летописи они являются под именем древлян. Но та часть их, которая занимала область северных притоков Припяти, судя по летописи, носила название дреговичей и по языку своему представляла уже переход к северному, или кривскому, племени.

      Природа вполне наложила свою печать на характер этого населения и его историю. Угнетенное вечными заботами о добывании насущного пропитания из своей скудной почвы, из своих озер и рек, затерянное посреди непроходимых болот и пущ, оно не могло ни достаточно развить свою гражданственность, ни выработать средоточие для собственной государственной жизни. Поэтому Полесье, несмотря на свою обширность, никогда не пользовалось в истории большим политическим значением. Все его текучие воды собираются в Припять и вместе с нею вливаются в Днепр, недалеко от Киева. По своим сплавным и судоходным рекам, единственным в то же время путям сообщения, полесяне отправляли на продажу в Киевское Поднепровье произведения собственной лесной промышленности, каковы: лодки, ободья, мочало, лыко, деготь и прочее, а также мед и звериные шкуры. Отсюда естественным является и политическое тяготение Полесья к Киеву. Мы видим, что до самого падения последнего

1

Для очерка Киевской области и города Киева, кроме летописных известий и личного знакомства с топографией и древностями, я имел под руками следующие пособия: Митрополита Евгения «Описание Киево-Софийского собора и Киевской иерархии». Киев, 1825. Его же «Описание Киево-Печерской лавры». К., 1826. Изданный Фундуклеем: «Обозрение Киева в отношении к древностям». К., 1848 и «Статистическое описание Киевской губернии». СПб., 1852. Пахилевича – «Сказания о населенных местностях Киевской губернии». К., 1864. Блазиуса – Reise im Europaischen Russland. Braunschweig, 1844. Петцольда – Reise im westlichen und sudlichen europaischen Russland. Leipzig. 1864. Гакстгаузена – Studien uber die Zustande Russlands. Hannover – Berlin, 1847–1852. Беляева – «О географических сведениях в древней России» (Зап. Географич. об-ва. Кн. VI. 1852). Погодина – «Исследования, замечания и лекции». Т. III. Глава 3. Н. Барсова – «Материалы для историко-географического словаря России». Вильна, 1865. Кандидатское сочинение Н. Линниченка «Вече в Киевской области». К., 1881. Обстоятельное сочинение М. Грушевского «Очерки истории Киевской земли». К., 1891. Самым богатым пособием для знакомства собственно с древним городом Киевом и его древностями, а также и с самою литературою этого предмета служит обширный и добросовестный труд Н. Закревского «Описание Киева». М., 1868, два тома, с атласом, издание Московского археологического общества. Затем следует весьма полезное издание Киевской комиссии для разбора древних актов – «Сборник материалов для исторической топографии Киева и его окрестностей». К., 1874 (под редакцией профессоров Антоновича и Терновского). Хорошим дополнением к этим изданиям являются исследования софийского протоиерея Лебединцева «О Св. Софии Киевской» и профессора Лашкарева «Киевская архитектура X–XII вв.» (см. Труды Третьего археологического съезда. К., 1878), «Развалины церкви Св. Симеона и Копырев Конец» – также Лашкарева (Труды Киевской духовной академии за 1879 г.). Профессоров Айналова и Редина «Киево-Софийский собор». Исследование древней мозаичной и фресковой живописи. СПб., 1889. Заметка проф. Кондакова «О фресках лестницы в Софийском соборе» (Зап. Археол. об-ва. Т. III. СПб., 1888). Заметка гр. Бобринского об одной из сих фресок (Ibid. IV. 1889). Того же Лебединцева «Возобновление Киево-Софийского собора в 1843–1853 гг.». К., 1879. «Древнейшая в России церковь Спас на Берестове» – Сементовского. К., 1877. Кроме того, упомяну «Киевские мозаики» – Крыжановского (в Записках Археологич. об-ва. Т. VIII. СПб., 1856). Проф. Прахова «Открытие фресок Киево-Кирилловской церкви» (СПб., 1883). Его же «Киевские памятники византийско-русского искусства» (Древности Моск. археол. об-ва. Т. XI. 1889). Н. В. Покровского «Древнейшие стенописи в России» (Труды VII Археологич. съезда. М., 1890) и «Очерки памятников православной иконографии». СПб., 1883. Не привожу многих других относящихся к Киеву и его древностям описаний, объяснений, заметок и т. п., принадлежащих, например, Берлинскому, Сементовскому, Муравьеву, особенно Максимовичу (см. 2-й том его сочинений. К., 1877). Что касается до писателей иностранных, польских и малорусских, преимущественно таких, которые были очевидцами многих уже исчезнувших теперь остатков древнего Киева, то все существенное извлечено из них в упомянутом «Сборнике материалов» (Ляссота, Сильвестр Коссов, Кальнофойский, Павел Алепский и другие). Наконец, заслуживает особого внимания труд гр. Толстого и проф. Кондакова «Русские древности в памятниках искусства». Вып. IV. СПб., 1891 (Древности Крыма, Кавказа и Киева). См. также «Археологический атлас» ко 2-й половине I тома «Истории Русской церкви» проф. Голубинского (Чт. Об-ва ист. и древн. 1906. Кн. 2). Хойновского «Раскопки великокняжеского двора». Киев, 1893. Проф. Антоновича «Археологич. находки и раскопки в Киеве и Киев. губ. в 1876 г.» (Чт. Об-ва Нестора лет. Кн. I). Его же «Археологическая карта Киевской губ.» (в изд. Моск. археол. об-ва, 1895). Разные заметки его и других ученых в «Чтениях Об-ва Нестора летописца», каковы: помянутый протоиерей Лебединцев, Воронов, профессора Лашкарев, Котляревский, Дашкевич, Завитневич, Малышевский, Соболевский и некоторые др. Между прочим, см. Малышевского о евреях в Киеве в X–XII вв. Кн. 2. В книге 6 чтений, 1892, приведены невероятные объяснения достоуважаемого проф. Соболевского: «немцы» от «немой», «чудь» от «чужой», Олег и Ольга от скандинав. Helgi, а также отождествление обезов нашей летописи с грузинами. Ссылка на Плано Карпини (Obesi; sive Georgiani) будто бы «решает вопрос об обезах». Нисколько Карпини тут не авторитет: о кавказских и закавказских народах он не имел точных сведений и смешивал их. Русская летопись знала их лучше. Абазги византийских известий и суть обезы наших летописей или, по позднейшей терминологии, абхазы. В той же книге «Чтений» находим такое же крайне гадательное объяснение имени русь профессором Завитневичем: будто бы оно было дано греками, и от них уже усвоено себе русскими. О том см. в моих «Разысканиях». Правдоподобные объяснения имени народа русь от такого же названия в древности р. Волги у проф. Кнауэра (Труды XI Археологич. съезда в Киеве. М., 1901). Первоначальное Киевское поселение было внизу на Подоле и имело торговый характер. Проф. Антонович возводит его к IV в. См. его заметку о Киевском кладе с римскими монетами III и IV ст. (Древности Моск. археол. об-ва. Т. VII. 1878).

Считаю необходимым присоединить следующее замечание относительно урочища или местности, известной в летописи под именем Угорского. Шлецер в своем Несторе (II. С. 236 перевода Языкова) производил это название от горы, то есть объяснял его угорьем. Закревский такое объяснение называет странным (с. 191) и стоит за обычное производство от народа Угры. Это словопроизводство основано на словах русской летописи под 986 г.: «Идоша угри мимо Киев горою, еже ся зовет ныне Угорское, и пришедше к Днепру, сташа вежами». Но такое известие не выдерживает ни малейшей критики. С ним обыкновенно связывается представление о каком-то переходе угров из их родины от Уральских степей на Дунай. Представление совершенно ложное. Во-первых, угры, по византийским известиям, находились в Южной России и около Дуная еще в первой половине IX в. и уже прежде 898 г. разрушили Великоморавскую державу в союзе с немцами. А во-вторых, ни в каком случае им не лежал путь от Уральских степей к Дунаю по правому, нагорному и лесистому берегу Днепра мимо Киева. Невозможно также представить себе (как это делали) и переправу кочевой орды с левого берега на правый под Угорским и стоянку вежами на этом обрыве, покрытом тогда дебрями, притом переправу через упомянутую сеть днепровских рукавов, протоков, заливов и болот и стоянку дикой степной орды почти в самой столице сильного Русского княжества! Нет сведения, что летописное известие об этой стоянке было плодом местного домысла, пытавшегося объяснить название Угорское, которое невольно напоминало народ угров. Здесь в летописи все та же попытка осмыслить местные топографические названия, какую мы видим в легендах о Кие, Щеке, Хориве, Лыбеди, Аскольдовой и Дировой могиле. Между тем и доселе в Северной России слово «угор» значит крутой, землистый берег реки (Очерки русской исторической географии Барсова. Примеч. 33).

Сюда же относится вопрос о месте княжего загородного дворца Угорского. Например, летопись говорит, что в 1151 г., когда Изяслав II призвал на великое княжение дядю Вячеслава, то дядя поместился на Великом дворе Ярослава, а племянник – «под Угорским». Этот угорский дворец не знали куда отнести и связывали его с местом Аскольдовой могилы (Закрев. С. 197). Но невозможно предположить, чтобы княжеский загородный двор, для которого требовался порядочный простор, лепился где-нибудь на уступе горы или внизу у подошвы этой горы, спускающейся почти в самую реку. Мы думаем, что Угорским двором назывался в XII в. не что иное, как княжий двор на Берестове, расположенный на Угорье. Этот дворец по своему значению, очевидно, занимал первое место между княжескими загородными теремами и вообще второе место после Великого двора Ярославова в Киеве. В летописи еще упоминаются однажды ворота Угорские (1151). Возможно, что названный двор входил в черту какого-либо внешнего вала, примыкавшего к укреплениям города. Вот место летописи: «А Коуеве и Торчи и Печенези туда сташа от Золотых ворот по тем огородом до Лядьских ворот, а оттоле они и до Клова и до Берестоваго и до Угорьских ворот и до Днепра». Берестово упоминается здесь по соседству с Угорскими воротами; что ясно может указывать на тождество двора Угорского с Берестовским.

О красоте киевских женщин как одной из причин, по которой поляки Болеслава Смелого не желали расстаться с этим краем, говорят Длугош и Стрыйковский.

Существует список с жалованной грамоты Андрея Боголюбского Киево-Печерскому монастырю на город Василев с принадлежавшими ему владениями и угодьями; как родина святого Феодосия этот город, то есть княжие доходы с него отдаются Феодосиеву монастырю. Грамота была бы очень важна для знакомства с положением этого края в XII в., если бы она была достоверна. Но митрополит Евгений, напечатавший ее, называет ее сомнительной, и вполне справедливо. (См. его описание Киево-Печ. лавры.) Однако весьма возможно, что в основу сего велеречивого и необыкновенно щедрого позднейшего произведения легла какая-нибудь действительно древняя грамота. В ней можно отыскать следы этой древности. Между прочим она говорит о городах «Поросских», иначе «Завальских», то есть лежавших за Стугненским валом: упоминает следующие могильные курганы: Великую могилу на Белокняжеском поле, курган на Невеселовском поле, Перелетов и Перепетовку. Любопытно, что все эти четыре древних кургана сохранились до нашего времени. А последние два удержали свои древние названия и украсились народною легендою о погребенных под ними князе Перелете и его супруге Перепетихе. Курган Перепетиха подвергнут был тщательной раскопке Киевскою комиссиею для разбора древних актов; в нем под обрушившимся сводом из дубов и камней найдены остатки скелетов, глиняных сосудов, деревянных щитов с металлическими бляхами, стрел, железных ножей и топоров, ожерелья из шариков, стеклянных, костяных и цветных камушков и некоторые металлические украшения. (См. «Древности», изданные этой комиссией, СПб., 1846, с атласом.) М. Андриевского «Перепетово поле» (Киев. старина. 1882. Т. IX) и «Летописный Юрьев» (Ibid. 1883. Т. IX).

Мнения о положении Торческа весьма разнообразны. По одним, он лежал на берегу реки Торы, впадающей справа в Рось в Тарашанском уезде Киевской губернии. Этого мнения держались Карамзин (т. II, примеч. 165), Надеждин и Неволин (см. Исследования и лекции Погодина. Т. IV. С. 153). Другие указывают на село Безрадичи на левой стороне Стугны в Киевском уезде (Ревякин в «Киевских губернских ведомостях 1863. № 33 и 34). К этому мнению склоняются Пахилевич (с. 39) и Барсов (с. 200). Последнему мнению противоречит известие летописи о походе 1093 г.: князья, идя на половцев, осадивших Торческ, перешли Стугну и затем уже встретились с варварами. Следовательно, этот город лежал на правой стороне Стугны. Первое мнение имеет более вероятия; но по смыслу летописных известий о Торческе скорее можно его предположить внутри Поросья, то есть не на правом притоке Роси, а на левом (может быть, на Руте). См. также некоторые соображения Лебединцена в Чт. Нест. лет. Кн. 2. Впрочем, в Древней Руси, по-видимому, был не один город с названием Торческа, или Торцкаго. Относительно положения киевского Звенигорода также высказывались разные мнения. Наиболее вероятно предположение киевского профессора Антоновича, который указывает на городище близ села Хотова, в 15 верстах от Киева по дороге в Васильков («О местоположении древнего киевского Звенигорода» в: «Древности». Труды Моск. археологич. общ-ва. Т. IV. Вып. 1. М., 1875 и в кн. 2. Чт. Нестора лет. 1879). Его же «О городищах в западной части Киевской земли», ibid. Кн. 3. О положении Заруба и Зарубского пещерного монастыря около теперешних сел Трахтемирова, Зарубниц и деревни Монастырек см. несколько соображений и указание на остатки пещер у И. И. Срезневского в: «Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках». 1867; проф. Богданова «Древние киевляне по их черепам и могилам» (Издание Об-ва любителей естествознания, антропологии и этнографии. 1879).

Известия русской летописи о черных клобуках собраны в Исследованиях и лекциях Погодина. Т. V. С. 181–208; а также в статье Самчевского «Торки, берендеи и черные клобуки» (Архив Калачова. Т. I., Ч. I). Замечание о наружности их сделано на основании мадьярского писателя Эрнея, который говорит о печенегах, поселившихся в Венгрии: там они имели значение той же пограничной конницы, как и у нас. (См. «О торках, печенегах и половцах по мадьярским источникам» Куника в Ученых записках Академии наук по 1 и 3 отд. Т. III. Вып. 5.) Арабские писатели X в. также изображают печенегов (баджнаки) народом длиннобородым и усатым (Абу Дулаф в «Сказаниях мусульманских писателей о славянах и русских». Пер. А. Я. Гаркави. С. 185). По известию Константина Багрянородного (De administr. imperio), печенеги отличались от узов, или торков, более коротким и безрукавным платьем. Но когда остатки тех и других смешались вместе в Южной Руси под именем берендеев, или черных клобуков, то, конечно, с течением времени сгладились их различия в одежде. Проф. П. В. Голубовский «Печенеги, торки и половцы до нашествия татар». Киев, 1884, и его же «Половцы в Венгрии». К., 1889. Его же «Болгары и хазары» (Киев. старина. 1888. Т. X).