Гротески. Ханс Хайнц Эверс

взгляде тоже отрубленная голова, имела, опять-таки, форму сердца – характерную грушевидную форму сердца членов Орлеанского дома. Герцог не знал своего деда, но сходство этой рожи с отцом его и даже с ним самим бросилось ему в глаза. Все более и более охватывал его томительный страх, он не мог оторвать взгляд от этой ужасной галереи гильотинированных голов.

      И, точно издали, прозвучал над ухом его голос старика:

      – Приглядитесь получше, господин Орлеан, это все портреты! О, мне немалого труда стоило получить их от всех этих господ. Вам угодно знать, чьи это головы, над которыми дед ваш вон там – вы только взгляните на него! – радуется всем своим сердцем? Это головы всех тех, кого он казнил, и Луи Капет, которого вы называете Людовиком Шестнадцатым, здесь же. А хотите полный список? – Старик порылся в кармане своего сюртука и вытащил пожелтевшую от времени книжечку. – Примите же, господин Орлеан, духовное завещание Филиппа Эгалитэ своему племяннику, наследнику французского престола. В эту записную книжку он аккуратно вносил имена тех лиц, которых возводил на эшафот. Таков был его спорт – благодаря ему дед ваш и сделался якобинцем. Вот-вот, возьмите эту королевскую исповедь. Я ее приобрел у его палача – заплатил ему целых пять ливров!

      Герцог взял книжечку и стал ее перелистывать. Но он не мог прочесть ни одного слова – буквы сливались у него перед глазами. Тяжело опустился он в кресло.

      Художник подошел к нему маленькими шажками и встал против него:

      – Уже одно созерцание этой картины приводит вас в ужас? В таком случае тот, чьим сердцем я писал ее, был иной человек… сердце его рассмеялось бы, если бы он увидел ее, так же, как он теперь там смеется! Право, я соорудил ему великолепный памятник… Но теперь вы, может быть, поймете, господин Орлеан, что́ мне пришлось испытать. Видите ли, я сблизился с душою каждого из ваших предков. Вот тут, в этом старческом теле, которое вы видите перед собой, все побывали – Людовики и Генрихи, Францы, Карлы и Филиппы. Я стал одержим ими, как бесами, я должен был снова совершить все их преступления. Вот какова была моя работа. Вообразите только – я не как какой-то несчастный сумасшедший бессознательно впадал в свой недуг, а каждый раз чудовищным усилием воли искусственно вызывал в себе безумие. Недели и месяцы требовались мне, чтобы проникнуть в ад ваших королевских амбиций и фантазий, чтобы ринуться в бездны их мыслей, в их ядовитый дух. Едва ли существует средство, господин Орлеан, которым бы я не пользовался для этой цели. Я постился и умерщвлял свою плоть, чтобы пережить в себе религиозно-кровавые экстазы, столь бесконечно далекие нашим современным понятиям. Ежедневно напиваясь, я впадал в состояние безудержного амока, но в моем наиболее диком бреду всегда лишь отражалась незлобивая фантазия безобидного Мартина Дролина. Тут у меня явилась мысль попытаться сделать королевский табак, я истер небольшую долю каждого из моих сердец и пользовался ею как нюхательным средством. Вы сами нюхаете табак, господин Орлеан, вы знаете, как