Сотканный мир. Клайв Баркер

себе пустую комнату без нее, и у него упало сердце.

      – Почему бы тебе не остаться? – спросил он.

      – Кровать маленькая, – ответила она.

      – Зато удобная.

      Она провела рукой по его лицу, дотронулась до синяка вокруг рта.

      – Мы не должны становиться любовниками, – сказала она тихо. – Мы слишком похожи друг на друга.

      Это было грубо, и слышать это было больно. Однако в тот самый миг, когда мечты о сексе испарились, Кэл ощутил, как окрепла иная, куда более важная надежда. В этом деле они принадлежат друг другу – она, дитя Фуги, и он, случайно вторгшийся в чудесный мир. Вместо короткого удовольствия от занятий любовью он получал удивительное приключение и понимал, несмотря на протесты своего члена, что сделал правильный выбор.

      – Тогда давай спать, – сказал он. – Если ты хочешь остаться.

      Она улыбнулась.

      – Я хочу остаться, – сказала она.

      Они стянули с себя грязную одежду и нырнули под одеяло. Сон сморил их раньше, чем успела остыть лампа.

* * *

      И они не просто уснули. Им кое-что снилось. Точнее, им снился один и тот же, вполне определенный сон.

      Им снился звук. Планета пчел, от громогласного жужжания которых едва не рвались напитанные медом сердца; этот нарастающий гул был музыкой лета.

      Им снился запах. Множество запахов: улицы после дождя, выдохшихся духов, ветра, дующего из теплых краев.

      Но главное – им снились образы.

      Началось все с узора: переплетение бесчисленных нитей, окрашенных в сотни оттенков, дышало такой энергией, так слепило, что сновидцам пришлось закрыть глаза своего воображения.

      А затем, как будто узор из гордости решил изменить нынешний порядок вещей, узелки начали развязываться и распадаться. Цвета каждого фрагмента растворялись в воздухе, пока взгляд не потонул в вареве пигментов, где распустившиеся нити провозглашали свободу линиями, запятыми и точками, похожими на мазки кисти мастера каллиграфии. Сначала значки казались совершенно беспорядочными, но по мере того как каждый из них втягивал в себя цвет и поверх него ложились все новые и новые мазки, становилось очевидно: из хаоса методично рождаются некие формы.

      Там, где мгновение назад были лишь уток и основа, из потока возникли очертания пятерых совершенно разных людей, и невидимый художник с безумной скоростью продолжал добавлять детали в их портреты.

      Голоса пчел зазвучали громче, выпевая в головах спящих имена появившихся незнакомцев.

      Первой из квинтета появилась молодая женщина в длинном темном платье. Ее маленькое личико было бледным, закрытые глаза обрамлены рыжеватыми ресницами. Это, сказали пчелы, Лилия Пеллиция.

      Словно пробудившись от звука своего имени, Лилия открыла глаза.

      Как только она сделала это, вперед выдвинулся круглый бородатый человек лет пятидесяти в накинутом на плечи пальто и широкополой шляпе. Это Фредерик Каммелл, сообщили пчелы, и глаза за круглыми линзами очков размером с монету открылись. Его рука тотчас потянулась к шляпе, он снял ее, обнажив голову с тщательно подстриженными