Рождественские рассказы о детях. Сборник

– так уж непременно добродетель? Сам ты пансионерка в таком случае!

      – Маруся! – все с тем же ужасом в голосе повторил он и не выдержал: он стал хохотать. Он вытянул по ее направлению руку с указательным пальцем, сморщил лицо.

      – Прожженная, прожженная!.. – захлебываясь от смеха, повторял он. – Ох, пощади! Уморила, Маруська!

      Маруся растерялась. Глядя на отца, ей тоже захотелось смеяться, но обидная мысль, что отец недостаточно серьезно отнесся к ее словам и потешается над ней, как над маленькой, задела ее за живое: она сразу съежилась, губы ее обидчиво дрогнули, а в глазах показались слезы.

      – Ха, ха, ха! – заливался отец. – Так одобряешь мужчин? Одобряешь, Маруська!..

      Она встала.

      – Довольно! – вспыльчиво заявила она. – Я не девчонка, чтобы надо мною хохотать. Не умно тоже…

      – Ну, прости, не сердись, – попросил он, удерживаясь от смеха и утирая глаза, – очень уж ты распотешила меня… уморили… Так одобряешь? Да? – не удержался он от шутки и опять громко, весело засмеялся.

      Маруся молча и серьезно глядела на него. Вдруг глазки ее просветлели, а по лицу пробежала усмешка.

      – Ну, хорошо, – загадочно проговорила она. – Хорошо… Запомни. – Она опять усмехнулась, и, видимо стараясь сдержать свою неровную еще, детскую походку, Маруся не без достоинства вышла из кабинета отца.

      Было уже за полночь, когда Петр Сергеевич стоял в передней в модном фраке, моложавый, красивый, оживленный.

      – Что барышня? – спросил он горничную, внимательно оглядывая себя в зеркало.

      – Почивать легли, – ответила та и быстро отвернулась, отыскивая на вешалке шинель.

      – Вернусь поздно. Ключ у меня, не жди, – сказал Петр Сергеевич, еще раз взглянул на себя в зеркало и вышел.

      Маруся стояла за дверями столовой. Она слышала, как закрылась за отцом дверь, как упал железный крюк, и сердце ее ускоренно, беспокойно забилось.

      – Ну, Глаша, скорей, скорей! – закричала она и возбужденно, по-детски захлопала в ладоши.

      – Затейница наша барышня! – сочувственно засмеялась горничная. – Просите скорей у нашей мамзели шелковое платье черное да косынку кружевную. Она на папеньку вашего сердита и теперь наперекор ему все сделать готова.

      – Платье? Кружева? – рассеянно переспросила Маруся.

      Она прижала к груди свои тонкие, худые ручки, личико ее чуть-чуть побледнело, и что-то беспомощное, испуганное, нерешительное промелькнуло в глазах.

      – Заробели никак? – смеясь, спросила ее Глаша.

      – Я? Нет, ни капли! – возбужденно воскликнула Маруся. – Не таковская, не беспокойся! – развязно добавила она и побежала в комнату гувернантки своих меньших братьев и сестры.

* * *

      Бесцельно и вяло бродили маски по разукрашенной зале театра. У самого входа толпилась группа мужчин во фраках; они улыбались и обменивались впечатлениями, бесцеремонно оглядывая проходящих женщин.

      – Что ты изображаешь? – спросил тот, который стоял впереди.

      Маска в очень короткой юбке, с большим запечатанным конвертом