Ангел западного окна. Густав Майринк

он сладко мурлыкал:

      – Послушай меня, Бартлет! Неисповедимым милосердием Всевышнего тебе уготован путь покаяния и… исповеди. Признайся во всем без утайки, и предание тебя адским мукам в пламени костра будет отложено. А то и вовсе избегнешь казни, и тогда времени для земного покаяния останется у тебя предостаточно.

      Лишь сдавленным, странно урчащим смехом ответил ему Бартлет Грин. Я увидел, что епископ содрогнулся от едва сдерживаемой ярости, однако он владел собой превосходно. Подойдя ближе к узнику, который, несмотря на столь жестоко истерзанную плотскую оболочку, трясся от беззвучного смеха, скорчившись на гнилой соломе, Боннер сказал:

      – Как я вижу, сложения ты, Бартлет, крепкого. Пытка, долженствующая выявить истину, нанесла тебе лишь малый урон, тогда как иные трусливые душонки давно отлетели бы, окажись они в твоей шкуре. Бог даст, умелые цирюльники сумеют вправить тебе кости, а коли потребуется, то и лекарей призовем. Знай, на мое милосердие можно рассчитывать, оно надежно, как и моя строгость. Признайся, и в тот же час выйдешь из этой ямы вместе с… – мягкий голос епископа поистине обратился в кошачье мурлыканье, дружелюбное и ласкающее слух, – с товарищем по несчастью и собратом по участи, баронетом Джоном Ди, добрым твоим другом.

      Впервые епископ почтил меня вниманием. Мое имя прозвучало из его уст так неожиданно, что я вздрогнул всем телом, словно был внезапно разбужен и вернулся к действительности после сонного бесчувствия. А дело в том, что казалось мне, будто я и впрямь вижу сон или присутствую на представлении потешной комедии, которая к моей жизни ни малейшего касательства иметь не может. Теперь же епископ, произнесший мое имя столь вкрадчивым, мягким тоном, без жалости отнес меня к персонажам скорбного театрального действа. Неужели Бартлет признает наше знакомство?.. Погиб я!

      От ужаса, в каковой повергла меня сия мысль, кровь отхлынула от сердца и застучала в висках, но в тот же миг Бартлет с неописуемой выдержкой и невозмутимостью обернулся ко мне и разразился громовым хохотом:

      – Дворянин восседает тут на гнилой соломе вместе со мной? Честь мне оказали, за то благодарствую, брат епископ. Я-то, простак, думал, в компанию мне дали горемыку, каковой проходит выучку в вашем добром заведении, где наставят его, труса, как со страху дух испускать… из задницы!

      Гнусные оскорбления поразили меня как своей неожиданностью, так и тем, что нанесли урон моей гордости, и посему гнев мой, когда я в негодовании отпрянул, был неподдельным и глубоко искренним, что, без сомнения, не укрылось от пристально наблюдавшего эту сцену епископа. У меня же чувства так обострились, что я сразу понял задумку славного Бартлета, и в душе моей воцарилось уверенное спокойствие, ибо, сообразив, что к чему, я мог превосходно исполнять свою роль в комедии, всячески подыгрывая и Бартлету, и епископу, как того требовали обстоятельства.

      Между тем епископ скрыл свое недовольство – ведь, бросившись, как пантера, на нас обоих, он