Шаг за край. Александр Баранов

этом бизнесе я наконец один. Это страшно, потому что теперь всё зависит только от меня. Но это и бесконечно радостно, потому что теперь могу целыми днями делать только то, что люблю, как, наверное, и было задумано Творцом.

      Сорок лет в пустыне

      Сорок лет в пустыне и горечи песка не отмыть,

      Но мучиться жаждой ты всегда любил больше, чем пить

      БГ

      Cмотрю домашнее видео 1976 года: крутится винил на верхней полке мадьярского серванта. Рядом обложка – кольцо с двумя крылатыми тётями по краям, головы склонились, руки сложены на груди. Почему тёти грустные? Лучше пока не думать, лучше танцевать. Я танцую. Мне четыре года. В мою жизнь вошла рок-опера «Jesus Christ Superstar (JCS)».

      Танцевал и не думал до восьми лет, в восемь с учителем и словарём перевёл первую арию Иуды. Смысл ускользнул. В десять сверлящее любопытство разобраться в теме проглотило «Забавное Евангелие» Лео Таксиля из домашней библиотеки атеистической литературы. Автор, сталкивая расхождения четырёх евангелистов, наверное, хотел мне доказать ,что Бога нет, но вместо этого привязал меня навечно к одной из величайших историй человечества.

      В двенадцать я знал либретто наизусть, часто пел себе под нос всю оперу от первой до последней ноты, собирая с бабушкой грибы. В семнадцать в очереди на вступительный экзамен в МГУ огляделся – все судорожно листали словари и конспекты. Я прогудел тихо: «I’ve been living to see you…», успокоился, пошёл и сдал. В девятнадцать крестился, потому что давно уже был частью этой истории, и крестик на груди давал необъяснимое право задавать сложные вопросы напрямую, подобно Иуде.

      Иуда был любимым героем в опере. Не боится авторитетов, ставит всё под сомнение и преданно любит Христа. Иисус мне казался слабым и истеричным, несправедливо попирающим молодого пытливого апостола.

      Когда ума прибавилось, я понял, что я такой же слабый и истеричный, и это называется быть человеком. Человек обретает силу и опору, когда находит свой Гефсиманский сад, и там признаётся в своей слабости и задаёт неудобные вопросы Отцу-Создателю.

      С этого момента ария Христа стала для меня той конечной всеобъясняющей молитвой. Кричи, кричи, когда плохо, кричи что есть мочи, жалуйся, раздувай жилы на шее, пока не падёшь навзничь. Потом в этой бессильной тишине ты сдашься и вверишь свою судьбу тому, кто hold every card, и выпьешь горькую чашу Его Воли.

      Вечная история, услышанная в трактовке хипарей Вебера и Райса в психоделически-раскованные семидесятые, проросла и пустила корни во мне.

      Образ Марии Магдалины, загадочный и манящий, стал навязчивым идеалом женщины. Странно ли, что жена моя как две капли воды схожа с Ивон Элиман – Марией из киноверсии оперы. Я всё норовлю одеть её для полного сходства в расклешённые джинсы и полупрозрачный батник, подхваченный льняной бечёвкой.

      «JCS» стал для меня личным мифом, из которого всю жизнь черпаются слова, образы, ответы, примеры, лекарства. Уже почти сорок лет, сколько сотен раз я прожил трагедию героя, сколько сотен раз примерил к своей жизни его вопросы.

      Ничтожно