Дочь кардинала. Филиппа Грегори

чтобы благословить младенца, как только он родится, и освятить комнату.

      Я сплю на кресле, Изабелла засыпает и просыпается, мать рядом с ее кроватью. Иззи время от времени вскрикивает – тогда мать встает и ощупывает ее живот, который сейчас особенно сильно выпирает и кажется угловатым. Изабелла плачет, говоря, что не вынесет этой боли, а мать держит ее сжатые кулачки и успокаивает ее, говоря, что боль пройдет. Потом все стихает, и Изабелла, тихо плача, снова ложится на кровать. Шторм немного стихает, но продолжает грохотать вокруг нас, разрывая сполохами горизонт, отражаясь грохотом от поверхности моря. Тучи висят так низко, что мы не видим берега, хотя и слышим, как волны бьются о французские камни.

      Приходит рассвет, но небеса не наполняются светом. Волны становятся ниже и приходят все реже, продолжая толкать корабль то в одну, то в другую сторону. Команда постепенно, перебирая руками поручни, выбралась на нос судна, где оборвался парус, и срезала его, связав балластным узлом и вывесив за корму. Кок зажег в очаге огонь, выдал каждому по небольшой кружке горячего грога и послал Изабелле и всем нам подогретого эля. Три придворные дамы матери и наша сводная сестра Маргарита пришли к нам, принесли Изабелле свежую смену платья, чтобы она могла переодеться, и забрали окровавленное белье. Изабелла спит от одного приступа боли до другого, но она так устала, что теперь ее будят только самые сильные схватки. От усталости и боли она начинает путать сон с явью. Я кладу руку ей на лоб и понимаю, что у нее жар, а на бледных щеках – яркие пятна лихорадочного румянца.

      – Что с ней? – спрашиваю я Маргариту. Она ничего не говорит в ответ, лишь качая головой.

      – Она заболела? – шепотом спрашиваю я у матери.

      – Ребенок застрял, – отвечает мать. – Как только мы пришвартуемся, позовем повитуху, и она его развернет.

      Я смотрю на нее с раскрытым ртом, не понимая, что значат ее слова.

      – Это плохо? – спрашиваю я. – Что ребенка будут поворачивать? Кажется, плохо.

      – Да, – прямо говорит она. – Плохо. Я видела, как это делается, и это приносит нестерпимую боль. Иди спроси отца, сколько нам еще идти до Кале.

      Я снова выбегаю из каюты. Сейчас с черных небес льется дождь, но это просто ровный ливень, а море под килем влечет нас в нужном направлении. Вот только ветер противится и сбивает нас с курса. Отец стоит на капитанском мостике рядом с рулевым и капитаном.

      – Миледи мать спрашивает, как долго еще до Кале, – обращаюсь я к нему.

      Он поднимает на меня взгляд, и я вижу, как шокирован он моим внешним видом: мои волосы непокрыты и растрепаны, платье порвано и покрыто пятнами крови. Я вымокла до нитки и стою перед ним босая. Конечно, на моем облике лежит печать отчаяния: я бодрствовала почти всю ночь и минуту назад узнала о том, что моя сестра может умереть. И единственное, что я для нее сделала за все это время, – это пробралась на камбуз и раздобыла деревянную ложку, которую она могла бы прикусить во время своей агонии.

      – Еще час или два. Уже недолго, – отвечает он. –