Внутренний дворец. Мария Архангельская

ни вообще что-либо делать как положено. Служанка должна быть скромной, держать голову опущенной, не зыркать по сторонам и вообще постоянно находиться в состоянии этакого лёгкого полупоклона. У меня от этого быстро начинала болеть шея. Руки нужно было держать сложенными на уровне пояса, но не сцепив пальцы, а наложив одну ладонь на другую и отставив локти, как человечек из конструктора. Ходить полагалось мелким семенящим шагом, чтобы подол, упаси боже, не хлопал по ногам. Я же, стоило мне чуть отвлечься, тут же начинала шагать, как солдат на плацу.

      Увы, из всех педагогических приёмов госпоже Нач был известен только один – палка. И пускала она её в ход не задумываясь, стоило мне хоть в чём-нибудь ошибиться. Лёгкая бамбуковая трость в её руках становилась весьма увесистой и оставляла вполне реальные синяки. Я скрипела зубами, сжимала кулаки, но терпела. Бесцеремонность, с которой со мной обращались, намекала, что, если я проявлю строптивость, могут случиться вещи и похуже. Но не могу не признать, что столь негуманная наука оказалась весьма доходчивой. Чтобы отучиться смотреть прямо, вскидывать голову и ходить по-человечески, мне понадобилось всего два дня.

      Другие служанки рассматривали меня с интересом, как редкостную зверюшку, хихикали над моей неуклюжестью и постоянно перешёптывались. Я же с тоской вспоминала путешествие и своих попутчиков, не требовавших от меня постоянно выглядеть подобающе. Мне была оказана великая честь, и можно было не сомневаться, что все окружающие именно так и воспринимают моё назначение. И не поймут моих жалоб, даже когда я выучу язык в достаточной степени, чтобы пожаловаться. Слово «честь» на здешнем языке я выучила одним из первых – не в смысле личная честь, а в смысле высочайшее внимание, милость к нижестоящему. Это слово не сходило с языка госпожи Нач, она кидала его обвиняющим тоном, и можно было не сомневаться – уж она-то считает эту честь незаслуженной.

      Языковой барьер постепенно исчезал, хотя общаться с другими девушками, кроме госпожи Нач, я могла только во время еды и перед сном. Меня поселили в крохотной комнатушке рядом с покоями императрицы – в отличие от большинства прислуги, я, с четырьмя другими, жила у госпожи под рукой. Что ещё раз подчёркивало мой сравнительно привилегированный статус. Я так и не спросила, было ли раньше у императрицы четыре ближних служанки или пять, и одну из-за меня прогнали. В комнатушке, отныне служившей (мне) нам спальней, едва хватало места на пять матрасов да столько же довольно больших ларей, в которых хранились наши пожитки.

      Мне, кроме комплекта одежды и ночной рубашки, выдали ещё зубную щётку, к моему изумлению, почти не отличающуюся от привычных мне – только деревянную и с натуральной щетиной, понятно. Зубы полагалось чистить порошком, и я от души надеялась, что его не изготавливают из толчёного мрамора или перламутровых раковин, как это порой делали в Европе прошлого. Мылись слуги в небольшой тёмной и дымной комнатке в подвале – не каждый день, но достаточно часто. Просторная дворцовая