Семь тысяч знаков. Александра Александровна Диордица

толком не успел, когда та пьяная, распевая песни, несла его на порог детского интерната.

      – Ну ты это, давай там, держись, – невнятно сказала она и, поставив корзинку с младенцем у дверей, развернулась, чтобы уйти. Дома ждал Валерка и недопитая бутылка дешевой водки.

      Ванька молчал. И лишь, когда шаги матери стали удалятся, он издал тихий булькающий звук, словно хотел сказать: «А как же я?» Но разумеется, не сказал. Новорожденные не умеют разговаривать. Голубые Ванькины глаза мутно смотрели на мир, в котором ему предстояло жить. А мать нетвердой походкой, напевая «Виновата ли я…», удалялась из жизни своего ребенка в небытие.

      Ванька рос послушным и жизнерадостным ребенком. «Солнышко», – говорили про него нянечки. Ванька всегда улыбался, потому что очень боялся, что без улыбки его снова положат в корзинку и отнесут подальше. Чтоб не мешал. С момента, как Ванька себя помнил, он старался всем угодить. Тете Даше, которая мыла у них полы, Анжелике Михайловне – воспитательнице, низкой согнутой старушонке, по милости высших сил оказавшейся рядом с детьми, которые как никто нуждались в ласке и внимании. Она пела им песни, старинные русские колыбельные, от которых детские души согревались и становилось тепло и уютно, как под пуховым одеялом. Воспитательница знала много сказок, и все непременно с хорошим концом. А еще Анжелика Михайловна обнимала их. Перед сном, укрывая одеялом до подбородка, она наклонялась и обнимала детей слегка угловато, но нежно и трепетно. От воспитательницы пахло корицей и тестом. И для Ваньки это был лучший запах в мире.

      Старался Ванька угодить и директору детского дома Федору Степановичу, высокому бородатому мужчине преклонного возраста. Каждый раз, когда мужчина проходил по коридору, Ванька улыбался еще сильнее, казалось, что щеки его сейчас соприкоснутся с ушами, так сильно мальчик старался их растянуть. Федор Степанович останавливался, смотрел на Ваньку задумчиво не меньше минуты, потом бормотал: «Ну ничего, ничего…» и спешил прочь.

      Ванька был почти глухой. И имел целый букет диагнозов, появившихся трудами сильно выпивающей во время беременности матери. А еще при родах акушер, пытаясь вытащить его щипцами, повредил шею. Поэтому Ванька не мог говорить, а голова его все время была наклонена вправо – сказывалась травма позвоночника. Зато он мастерски умел улыбаться. И читать по губам. Ванька всегда понимал, чего от него хотят. Если повариха баба Клава спрашивала, будет ли он добавку, Ванька улыбался сильнее обычного и кивал. Баба Клава улыбалась в ответ, накладывая ему побольше.

      У Ваньки был лучший друг – кот по имени Драник. Мальчику казалось, что они с ним очень похожи. Еще котенком Драника чуть не задрали собаки, отсюда и имя. Он так же, как и Ванька, оказался на пороге детского интерната никому не нужный, еле живой. Один глаз у кота отсутствовал, второй видел совсем слабо. Обгрызенный собаками хвост представлял собой короткий обрубок. Зато кот был пушистый и умел урчать, как маленький реактор. Жизнь мальчика и кота была пусть не простой, но пропитанной искренней, неподдельной радостью от того, что они есть друг у друга.

      А потом объявилась мать. Избитая, с неделями