Дитя Афины. Ханна Линн

Как и любой здравомыслящий человек.

      – А если бы бог ее украл?

      – Боги могут брать и отдавать, как считают нужным.

      Медуза улыбнулась.

      – Да, могут, – сказала она. – Итак, здесь мы согласны. Но, – она сделала паузу и отодвинулась немного, – что, если этот бог скрывает себя? Как Посейдон, когда выходит на берег. Как ты определишь, что человек, которому ты отказываешься дать еды, – смертный, а не бог?

      Мужчина снова затряс подбородком:

      – Этот сосед жил рядом всю мою жизнь.

      – И все же ты видишь его только тогда, когда твои глаза открыты. Куда, скажи на милость, он уходит, когда они закрыты или ты отворачиваешься?

      Мужчина покраснел. Его вопросы заняли больше времени, чем было необходимо, и позади него уже слышалось ворчание тех, кто все еще хотел высказаться перед жрицей.

      – Ты просил мудрости Богини, и она была тебе дарована, – сказала Медуза мужчине. – Ты понял меня?

      Сжав челюсти, мужчина склонил голову и быстро кивнул.

      – Спасибо, Госпожа, – сказал он, возвращаясь в толпу.

      Большинство вопросов, которые ей задавали в тот день, были глупыми дрязгами и легко разрешимыми разногласиями. Мужчины крали еду, крали женщин, крали домашний скот – скот, о котором часто думали с большей нежностью, чем о своих женщинах.

      Им не нужны боги, думала Медуза, им просто нужен кто-то: любой, кто скажет им, что и как делать.

      – Мою дочь отослали домой с позором, – сказал другой мужчина, выступая из толпы и привлекая внимание Медузы. – Это был ее второй муж. Я потратил на приданое целое состояние. Почему она так поступает? Почему взваливает на себя такой позор? Неужели она не понимает, что скоро станет слишком старой для замужества и у нас не останется денег на подходящую партию?

      – Твоя дочь здесь? – спросила Медуза.

      Мужчина покачал головой.

      – Здесь женщинам не место, – ответил он. Медуза подняла бровь.

      – Скажи мне, в чем твоя дочь опозорила тебя? Какие поступки столь отяготили твое сердце?

      Проситель наморщил лоб.

      – Теперь ни один мужчина на ней не женится, – сказал он. – Ей придется остаться дома и ухаживать за посевами до самой смерти.

      – А она об этом знает?

      – Как она может не знать?

      Медуза подняла руку ко лбу, где из-под повязки выбился тонкий локон. Этот человек напомнил ей отца – таким же отмеченным печатью многих забот лицом. Они могут быть одного возраста, подумала она, ведь прошло больше пяти лет с тех пор, как они попрощались на ступенях храма Афины.

      – Господин, ты хороший человек, – сказала она. – Возможно, лучше той сотни мужчин, что говорили сегодня до тебя. Ты рассказал мне только о позоре своей дочери, о том бремени, которое она взвалила на себя.

      Мужчина серьезно кивнул.

      – Но этот позор она выбрала сама. Ты говоришь о ее тяготах сейчас, но спрашивал ли ты о ее тяготах раньше? – Проситель молчал, грызя ноготь большого пальца. – Понимаю, не такой жизни ты для нее хотел – жизни, полной тяжелых трудов и неопределенности. Но что бремя