Шутовской хоровод. Эти опавшие листья. Олдос Хаксли

начал говорить в общих выражениях о жизни. «К чему это он клонит? – спрашивал себя Гамбрил. – Какие частности скрываются в засаде этих обобщений?» Иногда Шируотер замолкал. «Вид у него, – подумал Гамбрил, – крайне мрачный». Пухлый детский ротик под густыми усами не улыбался. Наивные глаза выражали изумление и усталость.

      – Странно устроены люди, – сказал он после одной из пауз. – Очень странно. Даже представить себе невозможно, до чего они странные.

      Гамбрил рассмеялся.

      – Ну, о человеческой странности я имею очень ясное представление, – сказал он. – Все люди странные, причем нормальные почтенные буржуа обычно бывают страннее всех прочих. Как они ухитряются жить подобным образом? Иногда просто удивляешься. Как я подумаю о всех моих тетушках и дядюшках… – Он покачал головой.

      – Может быть, это потому, что я совсем не любознателен, – сказал Шируотер. – Очевидно, нужно быть любознательным. Я только теперь понял, что я был недостаточно любознателен в отношении людей. – Частности, личные и животрепещущие, начали высовываться из-под туманного покрова обобщений, как кролики из норок на опушке леса; Гамбрил очень ясно представил себе эту картину.

      – Безусловно, – поощрительно сказал он. – Безусловно.

      – Я слишком много думаю о работе, – продолжал Шируотер, хмурясь. – Слишком много физиологии. Но есть еще психология. У людей есть сознание, не только тело… Нельзя ограничивать свои интересы. Чересчур ограничивать. Сознание людей… – На мгновение он замолк. – Я могу представить себе, – снова заговорил он тоном человека, рассматривающего какой-то гипотетический случай, – я могу представить себе человека, настолько поглощенного психологией какого-нибудь другого человека, что он больше ни о чем не может думать. – Теперь кролики готовы были окончательно вылезти наружу.

      – Этот процесс, – произнес Гамбрил из глубины своего тепленького болотца шутливым тоном умудренного опытом пожилого человека, – принято называть влюбленностью.

      Снова наступило молчание. Шируотер прервал его, заговорив о миссис Вивиш. Три или четыре дня подряд он обедал с ней. Он хотел, чтобы Гамбрил рассказал ему, какова она на самом деле.

      – Мне лично она кажется очень своеобразной женщиной, – сказал он.

      – Не более своеобразная, чем все прочие люди, – с раздражающим спокойствием сказал Гамбрил. Забавно было смотреть на кроликов, повысыпавших наконец из норок.

      – Никогда в жизни я не встречал такой женщины.

      Гамбрил засмеялся.

      – Вы сказали бы это о любой женщине, которая заинтересовала бы вас, – сказал он. – Вы же до сих пор не знали женщин. – Он, Гамбрил, знал гораздо больше о Рози, чем знал или будет когда-либо знать Шируотер.

      Шируотер погрузился в размышления. Он думал о миссис Вивиш, о ее прохладном бледно-голубом взгляде; о ее смехе, тихом и ироническом; о ее словах, пронизывающих ум, зарождающих в нем неведомые дотоле