Шутовской хоровод. Эти опавшие листья. Олдос Хаксли

портрет? – спросила она.

      Липиат вздохнул.

      – Да, – сказал он. – Пожалуй, мне лучше приняться за работу. Работа – единственное, что мне остается. «Портрет тигрицы». – Циничный титан снова заговорил в нем. – Или лучше назвать его «Портрет женщины, не знавшей любви»?

      – Очень глупое название, – сказала миссис Вивиш.

      – Или «Портрет сердечной болезни художника»? Это было бы здорово, чертовски здорово! – Липиат засмеялся очень громко и хлопнул себя по бедрам.

      Когда он смеется, подумала миссис Вивиш, он делается особенно уродливым. Его лицо словно распадается на кусочки; не остается ни одного живого места – все искажает и сморщивает напряженная гримаса веселья. Когда он смеется, даже лоб пропадает. Обычно лбы – самая человечная часть человеческих лиц. Пускай нос морщится, рот склабится, глаза мигают по-обезьяньему – но лоб остается по-прежнему спокойным и невозмутимым, лоб умеет сохранять человеческий облик. Но когда смеялся Казимир, его лоб тоже принимал участие в гримасе, разлагавшей его лицо. Иногда бывало и так, что лоб выходил из равновесия, дергался и покрывался морщинами даже тогда, когда Липиат не смеялся, а просто оживленно разговаривал. «Портрет сердечной болезни художника» – ей это показалось совсем не остроумным.

      – Критики подумают, что это проблемная картина. И они будут правы, черт возьми, они будут правы. Вы – живая проблема. Вы – сфинкс. Хотел бы я быть Эдипом и убить вас!

      Опять эта мифология! Миссис Вивиш покачала головой.

      Он пробрался сквозь хлам, загромождавший ему путь, и взял в руки холст, стоявший лицом к стене возле окна. Держа его в вытянутой руке и критически склонив голову набок, он принялся рассматривать его.

      – Да, это хорошо, – тихо сказал он. – Хорошо. Взгляните-ка. – И, выбравшись снова на середину комнаты, он приставил картину к ножке стола, чтобы миссис Вивиш могла рассмотреть ее, не вставая с места.

      Это была Майра в грозе и буре; это был вид на Майру, так сказать, сквозь ураган. Липиат исказил в портрете ее пропорции, сделал ее длинней и тоньше, чем она была на самом деле, превратил ее руки в узкие трубки, придал яркий металлический блеск ее щекам. Фигура на портрете, казалось, слегка накренилась назад и набок, как статуэтка из слоновой кости, вырезанная из изогнутого конца большого клыка. Только у Липиата изгиб почему-то был лишен изящества, он казался ненужным и бессмысленным.

      – Вы изображаете меня так, – сказала наконец миссис Вивиш, – точно меня исковеркало порывом ветра. Все это показное неистовство – к чему оно?

      Портрет не нравился ей, совсем не нравился. Но Казимира ее замечание привело в восторг. Он хлопнул себя по бедрам и снова разразился своим беспокойным хохотом, разлагающим лицо на составные части.

      – Да, черт возьми, – кричал он, – вы правы! Исковеркало ветром. Вот именно: в самую точку. – Он снова принялся расхаживать взад и вперед по комнате, размахивая руками. – Ветер, великий ветер, живущий во мне. –