Последняя Пасха императора. Александр Бушков

особа в штатском лет сорока, чуток располневшая, со скучным лицом бухгалтерши. Собственно, не восседала, а попросту пребывала – в унылом скудном интерьере.

      – Здрасте, – сказал Смолин нейтральным тоном, лишенным как подобострастия, так и напора. – Повесточка у меня тут, свидетелем к дознавателю Кияшко…

      – Я Кияшко, – скучным голосом сообщила «бухгалтерша». – Давайте… Ну да…

      И на ее физиономии отразилось еще большее уныние – от предвкушения новой бумажной бодяги, конечно. Стол у нее и без того завален папками, из которых, как тесто из квашни, лезли листы, листики, бланки пустые и бланки заполненные. Устраиваясь на шатком стуле, Смолин прикинул первые впечатления. Реальный дознаватель, как правило, и есть такая вот унылая баба, едва виднеющаяся из-за вороха осточертевших ей бумаг. Времена нынче спокойные и стабильные, а потому давным-давно канули в безвестность яркие типажи прошлого царствования вроде Даши Шевчук, незабвенной Рыжей. Как-то так получилось, что, когда пришел стабилизец, как-то скучно и незаметно улетучилась Рыжая из органов (вряд ли по своему горячему желанию), спокойно осела на хорошей пенсии, благо нешуточная выслуга дозволяла, – и сейчас тихо-мирно работала у Равиля в его агентстве. Наступили времена, когда в некоторых конторах сильные личности оказались не ко двору…

      Кияшко Н. В. тем временем извлекла прекрасно знакомый Смолину по прошлой жизни бланк протокола и нацелилась на него дешевенькой авторучкой:

      – Значит, Смолин Василий Яковлевич…

      – Ну, если точно, как в официальных бумагах полагается, то не Смолин, а Гринберг, – сказал Смолин и, предупреждая вопросы, положил на стол раскрытый на соответствующей странице паспорт. – По старой памяти меня кличут Смолиным, но я уж семнадцать лет как Гринберг. По бывшей жене. Романтическая была история, но рассказывать долго, да и зачем вам?

      Он улыбнулся мечтательно и широко – про себя, разумеется. Все именно так и обстояло, паспорт был самый настоящий: на соответствующей страничке стоял штамп о заключении брака с гражданкой С. М. Гринберг, а на другой – о расторжении брака законным образом.

      Милейшей особой была Сонечка Гринберг, восторженная сионистка из потомственных интеллигентов. Другая бы на ее месте содрала за подобную услугу приличные бабки, а вот идеалистка Соня, всерьез проникшись житейскими горестями утратившего все свидетельствующие о его еврействе документы В. Я. Смолина (житейские перипетии родителей, вихри враждебные государственного антисемитизма и все такое прочее), пошла навстречу совершенно бесплатно, добрая душа…

      Тогда, в девяностом, Смолин, как и многие, не то чтобы боялся каких-то жутких катаклизмов на шестой части света, но всерьез задумывался: а не пойдут ли дела так, что придется сваливать? Не хотелось ужасно (кому он был нужен за рубежами Отечества, где в тамошний антикварный бизнес вклиниться было невероятно трудно), но времена настали такие, что поневоле дрожь