Цефеиды. Кассиопея. Ханна Ким

Мингю в этой улыбке не видит ничего хорошего.

      Со стороны пола раздается уже приевшееся тявканье; корги хватается зубами за штанину Чонхо, тянет на себя, смешно упираясь на передние лапы. Тот присаживается на корточки, гладит пса с нажимом, ерошит шерсть, чешет за ухом. На губах его улыбки нет уже.

      – Мингю, – зовет он.

      – Что?

      – Как зовут нашу собаку?

      Мингю давится кофе и прикладывает над собой титаническое усилие, чтобы не закашлять. Сглатывает с силой, делает еще один глоток. Молчит. И молчание его не воспринимают как нечто из ряда вон выходящее, его как должное принимают – и от этого страшнее всего.

      Чонхо выпрямляется, смотрит в стол совсем непонятным взглядом, тянет руку к кружке, но опускает ее на полпути.

      – На кого я учусь? – спрашивает он снова.

      Мингю думает, что еще немного – и все. Он сорвется. Кружку в стену швырнет – и свою, и чужую, – погромит тут все, а потом, может, и с Чонхо подерется, потому что вряд ли тот будет против. Разумеется, Мингю только думает, но не делает ничего, даже кружку на стол не ставит – только в руке сильнее сжимает, оставляя попытки скрыть татуировку, которая наверняка в глазах Чонхо как вишенка на торте. Внутри пустота такая тянущая и бесконечная усталость от вопросов, которые только слоями накладываются, которые только душат друг друга в припадке и не собираются уступать место ответам. Искать их Мингю должен, но, блядь, как же он устал.

      – Может, ты хотя бы скажешь, сколько мне лет?

      Он прикрывает глаза на мгновение и громко ставит кружку на стол. Смотрит на Чонхо исподлобья сквозь отросшую челку и все так же молчит. Ждет просто стоит: вопроса очередного, других слов, может действий. Да чего угодно. Потому что сам Мингю тут уже сделать ничего не может. Он своим молчанием на все вопросы ответил. Почему же он сам все еще без ответов, если, чтобы их получить, кому-то просто нужно помолчать?

      Чонхо поворачивается к нему спиной. Опирается руками на стол, склоняет голову, выдыхает шумно. На Мингю не смотрит совсем. Слишком несуразный контраст с тем, как разглядывал его еще пять минут назад.

      В следующие десять секунд звенящей тишины, что готовилась стать битым стеклом, Мингю не успевает подумать вообще ни о чем: ни о том, какой может быть чужая реакция, ни о том, что он будет делать, если его выставят на улицу или если кинутся с кулаками. Ни даже о том, понял ли этот Чонхо все то, что понять должен был, еще как только увидел его всего такого неправильного с пепельными волосами и на корню потерянным взглядом. Ничего не успевает – только вздохнуть один раз.

      На выдохе Чонхо выпрямляется и скрывается в коридоре, так и не произнеся ни слова. Хлопает входная дверь. Мингю выдыхает еще раз, хоть в легких воздуха почти не осталось, мысленно желает себе задохнуться. Хочется пиздец как, но нельзя – сначала он должен все исправить.

      Корги тычется носом в его штанину, задирает голову и скулит.

      – Ну и как тебя зовут? – ворчит Мингю, опуская взгляд на собаку; садится на корточки, нехотя проводит ладонью пару раз