Грех извне 2: Счастье в запретном. Алексей Егоров

темноте его не разглядеть. Но голос такой отчетливый, такой плотный. Слова придавали форму говорящему. И почему-то успокаивали обезумевшее сердце хозяина дома. Сгрудившиеся за его спиной семейные только мешали. Вооруженные лучинами они ослепляли.

      – Видок у тебя, – сглотнув, сказал хозяин, – недобрый какой-то.

      – Как бы ты выглядел, пройдя тысячу жизней?

      – И то верно. Не убивай зверушек моих.

      Назгал захлопнул дверцу клети. Этот звук заставил крестьян вздрогнуть и отпрянуть. Дверь прикрылась. Засов они не трогали. Назгал держал их за горло и не отпускал.

      Голод обходил эти земли. Задерживался ненадолго. Сезон или два. Двухлетние неурожаи остались на памяти дедов. Возвращения голода крестьяне опасались как лесного пожара. Страшились больше тех чудовищ, что могла выплюнуть ночь. С чудовищами можно договориться.

      – Чего тебе, странник? – спросил хозяин. – Мы ж бедные люди. Ничего нет.

      – Ошибаешься. Ты можешь накормить голодного. Соверши благое дело.

      Дверь открылась. Чужака внутрь не пригласили. Кто же по доброй воле пустит домой чудовище.

      – Так чего тебе надо?

      – Мяса, – честно ответил Назгал. – Ваши твари мелкие. Не насытят меня.

      – Откуда ж у нас мясо. Большой скотины не держим. За каждую голову потом полновесную монету сдавай. С козы двух козлят тащи. От овцы только копытца нам останутся. Чего ж нам держать тут? Сам видишь, хлев мал совсем.

      Назгал пожал плечами. Объяснил, что даже самый нищий человек всегда что-то имеет. Пусть это будет тряпица, прикрывающая его чресла. Но скорее он владеет большим. Просто не признается.

      Крича о собственной нищете, долгах, голоде, он всегда сыщет монетку для кабака. И дети его поведут домой, чтобы бросить на лавку возле печи. Пусть печь холодная, так и рядом жена с детишками. Не замерзнут.

      Честнее надо быть.

      – Я слышу дыхание шестерых. И ты говоришь, что не богат?

      – Так то ж детишки мои. Жена моя!

      – И на что тебе столько детей? Сколь многих ты похоронил, а сколько еще похоронишь? Так отдай одного. Чего жалеть.

      – Не могу! Это грех!

      – Грех не накормить голодного. Закрыть дверь перед страдающим.

      Просто очередная смерть. Чуть раньше. Не станешь переводить продукты на того, кто уже обречен. Неужели это так сложно?

      Уговорить крестьянина не составило труда.

      По дыханию, по запаху их Назгал уже знал, кто скрывается по ту сторону двери.

      – Дай подумать, – попросил хозяин.

      – У тебя вся ночь впереди. Думай, сколько пожелаешь. Ночь даст тебе бесконечно времени.

      Такие слова окутают мысли крестьян саваном ужаса. Хотя не во власти Назгала задержать рассвет. В темном, без окон доме углядеть проблески рассвета не удастся. Обсуждения займут тысячу лет. Страдания и споры.

      За закрытой дверью слышны голоса. Слезы. Лишь дети не плакали. Как и Назгал в прошлом своем, они не обладают властью над собственной душой и телом. По сути, они вовсе не люди.

      Это