Листая страницы Эпохи. Очерки, поэзия. Галина Ергазина-Галеррос

он встречался уже второй год, настаивал на её разводе и даже записался в писательский кооператив в проезде Художественного театра, куда вместе с будущей женой собирался переехать жить.

      Что властвовало в этот период жизни над состоянием поэта, возможно вселенская (что выделяло его среди других лириков) тоска по любви и острое переживание одиночества. Это и трагедия творчества – возможность быть услышанным при невозможности быть понятым:

      «Значит – опять

      темно и понуро

      сердце возьму,

      слезами окапав,

      нести, как собака,

      которая в конуру

      несёт

      перееханную поездом лапу…»

      Так был рождён образ экзальтированного бунтаря, за которым скрывался романтик с содранной кожей:

      «…Меня сейчас узнать не могли бы:

      жилистая громадина

      стонет,

      корчится.

      Что может хотеться этакой глыбе?

      А глыбе многое хочется!»

      Он не хотел умереть, но ему чудовищно больно было жить:

      «…Нервы —

      большие,

      маленькие,

      многие! —

      скачут бешеные,

      и уже

      у нервов подкашиваются ноги!

      Ничего.

      Покреплюсь.

      Видите – спокоен как!

      Как пульс

      Покойника».

      Это послание было как крик души о дефиците любви в нашей Вселенной. Несмотря на то что он был человеком публичным, в обычной жизни он был довольно молчалив и замкнут. Его знакомые утверждали, что это произошло с ним после тюрьмы, где он 11 месяцев провёл в одиночной камере.

      Агент ОГПУ (НКВД) Яков Агранов был вхож в дом Бриков и хорошо знал В. Маяковского. Он докладывал своё мнение о случившейся трагедии: «Говорят, здесь более серьезная и глубокая причина, с Маяковском перелом произошёл уже давно, и он сам не верил в то, что писал…». В подтверждение агент приводил цитаты стихотворений: «роясь в нынешнем окаменевшем г…», «я себя смирял, становясь на горло собственной песне», «мне агитпроп в зубах навяз» и так далее. Или, спустившись с невероятных высот лирической поэзии к диктаторскому рифмоплетству («ГПУ – это нашей диктатуры кулак, сжатый. Храни пути и речки, кровь и кров, бери врага, секретчики, и крой, КРО!»), В. Маяковский обнаружил, что за отданную партии душу не скажут спасибо ни «Правда», ни «Известия», ни рабочий класс. Агент добавлял, что: «Он боялся что исписался. Трудно сходился с людьми, плохо их понимал, часто ошибался… его охватывал панический ужас перед той мыслью, что советская власть сотрёт память о нём из умов современников». И при этом агент докладывал: «А газетная шумиха, связанная со смертью Маяковского была, чтобы перед заграничным общественным мнением представить смерть Маяковского как смерть революционера, погибшего из-за личной драмы».

      Поэтому