Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины. Оноре де Бальзак

барон Нусинген!..

      По знаку Лушара сыщики покинули квартиру, почтительно обнажив головы. Остался один Контансон.

      – Господин барон платит?.. – спросил торговый пристав, держа шляпу в руке.

      – Платит, – отвечал барон, – но ранше я дольжен знать, в чем тут дело?

      – Триста двенадцать тысяч франков с сантимами, включая судебные издержки; расход по аресту сюда не входит.

      – Триста тфенацать тисяча франк! – вскричал барон. – Это слишком дорогой пробуждень для челофека, который проводиль ночь на диван, – шепнул он на ухо Европе.

      – Неужто этот человек барон Нусинген? – спросила Европа у Лушара, живописуя свои сомнения жестом, которому позавидовала бы мадемуазель Дюпон, актриса, еще недавно исполнявшая роли субреток во французском театре.

      – Да, мадемуазель, – сказал Лушар.

      – Да, – отвечал Контансон.

      – Я отвечай за ней, – сказал барон, задетый за живое сомнением Европы, – позвольте сказать атин слоф.

      Эстер и ее старый обожатель вошли в спальню, причем Лушар почел необходимым приложиться ухом к замочной скважине.

      – Я люблю вас больше жизнь, Эздер; но зачем давать кредитор теньги, для которых лутчи место ваш кошелек? Ступайте в тюрьма: я берусь выкупать этот сто тисяча экю за сто тисяч франк, и ви будете иметь тфести тисяча франк для сфой карман…

      – План непригоден! – крикнул ему Лушар. – Кредитор не влюблен в мадемуазель!.. Вы поняли? Отдай весь долг, и то ему покажется мало, как только он узнает, что вы увлечены ею.

      – Шут горохови! – вскричал Нусинген, отворив дверь и впуская Лушара в спальню. – Ти не знаешь, что говоришь. Ти будешь получать тфацать процент, если проведешь этот дело…

      – Невозможно, господин барон.

      – Как, сударь? У вас достанет совести, – сказала Европа, вмешиваясь в разговор, – допустить мою госпожу до тюрьмы!.. Желаете, мадам, взять мое жалованье, мои сбережения? Берите их! У меня есть сорок тысяч франков…

      – Ах, бедняжка! А я и не знала, какая ты! – вскричала Эстер, обнимая Европу.

      Европа залилась слезами.

      – Я желай платить, – жалостно сказал барон, вынимая памятную книжку, откуда он взял маленький квадратный листок печатной бумаги, какие банк выдает банкирам, – достаточно проставить на нем сумму в цифрах и прописью, и этот листок превращается в вексель, оплачиваемый предъявителю.

      – Не стоит труда, господин барон, – сказал Лушар. – Мне приказано произвести расчет наличными, золотом или серебром. Но ради вас я удовольствуюсь банковыми билетами.

      – Тьяволь! – вскричал барон. – Покажи наконец твой документ!

      Контансон предъявил три документа в обложке из синей бумаги; глядя Контансону в глаза, барон взял их и шепнул ему на ухо:

      – Ти лутче би предупреждаль меня.

      – Но разве я знал, господин барон, что вы здесь? – отвечал шпион, не заботясь о том, слышит ли их Лушар. – Вы многое потеряли, отказав мне в доверии. Вас обирают, – прибавил этот великий философ,