Перукуа. 7 песен о любви, принятии и сокровенной женственности. Перукуа

свое тело – я успела лишь вглянуть на свои ноги, скованные гипсом, и снова отключилась. Когда я окончательно пришла в себя, то поняла, что прикована к постели, и все, что я могу – это лежать и смотреть в потолок.

      Безвкусная еда на завтрак, обед и ужин, белый потолок палаты и кнопка вызова медсестры – вот что стало моей реальностью. Больше ничего не происходило, и я думала: «Я останусь здесь навсегда».

      Мама не могла быть рядом. К тому моменту она решилась уйти от своего мужа, но у него были другие планы. Он бил ее и запугивал, угрожал смертью. Однажды он даже перерезал тормозные колодки в ее машине, чтобы спровоцировать аварию – которая, слава богу, не случилась. В конечном счете маме удалось привлечь полицию и добиться запрета на приближение, но за пределами дома он все же мог причинить ей вред. Почти на год стены дома стали ее тюрьмой.

      Я думала: «Как это несправедливо! Почему я, почему моя мама?» Я остро ощущала не только свою боль, но и ее. Мне, восьмилетнему ребенку, казалось, что это я должна ее спасти, утешить, укрыть от тех страданий, которые разрывали ей сердце. Я думала: «Мне нужно быть храброй для себя и мамы. Сейчас важно потерпеть, Перукуа».

      Оглушенная болью и предательством, мама становилась все более холодной и далекой. А я не могла на нее опереться – так что мне пришлось стать взрослой для себя самой.

      Избегание, борьба, любовь

      Через месяц стало понятно, что в больнице мне больше делать нечего, и меня отправили в реабилитационный центр. Помню, как должна была прийти медсестра, чтобы помочь мне освоиться, но так и не пришла. Оказалось, в тот день медсестры, как и весь мир, смотрели трансляцию свадьбы леди Дианы и принца Чарльза. Похоже, это было важнее, чем я.

      Уже тогда я поняла, что рассчитывать на кого-то кроме себя я не могу. Мне казалось, что Бог меня оставил, когда вдруг я обратила внимание на тех, кто лежит рядом со мной. Это были дети-инвалиды, которые уже потеряли надежду стать «нормальными», потому что их болезни, в отличие от моей, были необратимыми. Я видела на их лицах обреченность, смешанную с гневом на несправедливый мир, который так жестоко с ними обошелся.

      Они смотрели на меня, и их взгляды словно кричали: «Убирайся! Мы не хотим тебя видеть, ты будешь ходить, а мы – уже никогда!» Мне нечего было ответить. Как я могла страдать, когда у меня был шанс, а у них – нет? Как могла я говорить, что мне одиноко, когда родители этих детей отказались от них, навсегда оставили их в этих белых стенах?

      Я решила, что пока кому-то больнее, чем мне, я не имею права жаловаться. Главной моей целью стало не чувствовать боль и бесконечную пустоту внутри. Так что я выбрала помогать другим, но не помогать себе.

      Мне было восемь, и рядом не было никого, кто рассказал бы, что жизнь – не соревнование, в котором побеждает тот, чья боль сильнее. Поэтому боль стала моей самой главной тайной, которую я не открывала никому, даже себе самой. Я превратила ее в силу воли. И через время пришла к бесконечным тренировкам, анорексии и нездоровому отношению к своему